Иван-Царевич и С. Волк - Светлана Багдерина

— Я ессе меньсе месяса негр, а как узе вас, белых, ненавизу! — процедил сквозь зубы минисингер, презрительно прошествовав мимо в сопровождении предвкушающего веселый вечер молодого офицера.

— Ха, Нгар, это просто классно, что ты пришел — мы тут как раз в кости игру затеяли!

— Я не играю в косси, Мкаи, — снисходительно ответствовал мини-сингер.

— И картишки разложили!

— И в карсы тозе, — менестрель остался равнодушен.

— И девчонки подошли. Вернее, проснулись!

— Продазные зенсины — это посло, приясель.

— И пятилетнего красного бочонок только что открыли!

— Где?!

— Ну, вот — другое дело! — радостно засмеялся гвардеец. — И, я надеюсь, что ты немного попоешь нам, земеля, а? Лютня твоя у нас осталась — правда, помятая маленько — так ведь ты на нее сам сел, помнишь?

— У меня новая, — отмахнулся Гарри.

— В прошлый раз ребятам знаешь, как понравилось! Особенно песенки про восемь покойников и жестянки-банки-склянки! Ты настоящий талант! Да мы, в Узамбаре, вообще все такие! Вон, в том дворике сидит наша теплая компашка, заруливай! Эгей, бваны, смотрите, кто к нам пришел!

— Гарри! — завизжали девицы.

— Гарри! — взревели господа офицеры.

— Кружку нашему барду!

— Скамейку нашему барду!

— Подходи!

— Наливай!

— Хо-хо!!!..

Проклятое солнце резануло по закрытым векам как ножом.

Гарри застонал, попробовал отвернуться, напоролся щекой на что-то острое, застонал еще громче и сделал попытку поднять руку, чтобы закрыться от лучей всепроникающего наглого светила.

Голова — как фабрика фейерверков после взрыва. Во рту гадостно. Язык — как собачья подстилка. На теле — как будто кордебалет плясал. Хотя, возможно, так оно и было.

При мысли об этом мини-сингер улыбнулся — девчонки оказались хоть куда — как на подбор красавицы, умницы, просто обворожительны, а с начала-то показались — перезрелые туповатые дурнушки. Вот и доверяй первому впечатлению… А если бы не… не… как там ее… Айрина?.. Карина?.. ладно, не важно — то он бы в пух и прах в «девятку» продулся — а так хоть лосины и туника на нем, и…

Медальон!

Как кирпич… нет, как целый поддон кирпичей, рухнувший с пятого этажа, ударило это слово похмельного поэта по голове.

Медальон. Который он должен был передать принцу Джону. И что-то при этом сказать. Что? Что он… что у него… что ему… Нет. Не то. Да и какая теперь разница… Где медальон?

Гарри поднялся, попутно обнаружив, что спал в казарме, подложив под щеку разбитую новую лютню — подарок Мура, и принялся нервно себя обыскивать. Впрочем, это не заняло много времени. Карманов на остававшейся на нем одежде отродясь не было, а на шее висел только волшебный прибор — «иваноискатель» — переданный ему накануне князем Ярославским.

Князь.

Это была бочка с раствором, приземлившаяся поверх груды битого кирпича, и зацементировавшая унылую могилку злосчастного трубадура на веки вечные.

Сергий ему ничего не говорил, а Юджин — ничего не передавал, но и без этого минисингер знал, что пропажи медальона ему не пережить.

Чертов Мкаи! Он споил меня! Он, и эти его вонючие солдафоны со шлюхами! Будь они все лишены покаяния, будь они низвергнуты в самые бездонные глубины геены огненной, чтоб сгнили они заживо, чтоб крысы выели им селезенку, чтоб им марабу глаза выклевали, чтоб в мозгах у них поселились змеи, скорпионы и тарантулы, чтоб… — но ни одно проклятие не казалось ему достаточно сильным.

— Чтоб им князя Сергия встретить на своем пути! — вырвалось из измученной души менестреля и тогда, наконец, удовлетворенный, он обреченно замолк.

Теперь можно было и подумать.

Куда девался медальон? Ведь если он его передал бедному принцу, он должен это помнить! Хоть смутно, но помнить! Или нет?.. Какие волшебные слова сказать, чтобы его вымоченная в красном полусладком память заработала?! Как там, в сказке — дум-дум, откройся?

Не помогало. После седьмой кружки, пятой песни, второй игры и четвертой девчонки — провал.

Бедный принц Джон.

Что я скажу князю?

Бедный я…

Стоп. Что скажу? Скажу, что все сделал, как надо. Что передал. Что рассказал. Что он все понял и принял.

А там видно будет.

Бедный, бедный принц Джон. Доверчивый, простодушный, бескорыстный, добрый принц Джон… Никакого худа, кроме добра, от него я не видел. Открытый романтик, которого рок связал с подлым прохиндеем… Я князя Сергия имею ввиду. Гм. Так, о чем это я? Ах, да. За что этому светлому юноше выпали такие испытания?.. Как все обернется, когда обнаружится, что никакого медальона у него нет, и что он слыхом ни о чем таком не слыхивал?.. Шарлемань с Сержио живым разрежут его на куски… Если ему повезет. Не любят они таких шуток. А если я во всем признаюсь, то живым на куски разрежут меня. Найдутся моральные уроды. А хороших менестрелей в наше время гораздо меньше, чем плохих рыцарей. Так что, я думаю, тут выбор ясен. Извини, Джон. Мне искренне жаль. Я сделал все, что мог. Значит, судьба твоя такая. Или судьбец. Что скорее. А ведь неплохо было задумано. Как я о нем, горемычном, буду скорбеть… Я даже напишу о нем балладу.

И да простит меня, грешного, Памфамир-Памфалон.

Публика на улице Слесарей стала собираться еще с семи часов: заядлые театралы, которые считали себя самыми хитрыми, рассчитывали, придя пораньше, занять места поближе к сцене, а так как за последнюю пару недель заядлыми театралами сделались все уважающие себя мюхенвальдцы, от мусорщиков до судей, от конюхов до художников и от кузнецов до стражников, а хитрецами вондерландская земля была исстари богата и, иссякни все запасы и товары страны, могла бы с успехом экспортировать их, то к половине восьмого к «Молнии» уже было невозможно подобраться, а народ все прибывал и прибывал.

И тогда папа Карло принял решение, пока есть еще время, перенести сцену на соседний пустырь. Чем больше народу увидит их «мелодраматический боевик» (откуда ведь только этот Гарри таких слов понабрался? Боевик — понятно, это потому, что там будет изображаться бой. Драма — тоже понятно. Но «мелодраматический»… При чем тут мел?…), тем лучше.

Сказано — сделано. И к девяти часам их зрительный зал, как и задумывалось, разросся до размеров небольшой площади, благо добровольных помощников было хоть отбавляй.

И с последним ударом часов на храмовой башне представление началось.

Сквозь щелочку в занавесе старик Гарджуло не отрываясь следил за реакцией публики. Интерес, догадка, узнавание, шок, негодование, ярость — все эмоции сменяли друг друга с многообещающей быстротой, и когда, спустя два часа, спектакль подошел к концу, совместный возмущенный разум уже кипел, и вместо обычных «браво» и «бис» из толпы полетело:

— Смерть предателю!

— Все на площадь!

— Казни не будет!

— А почему актеры так смешно пришепетывали?

— Изменника Томаса — на казнь!!!

— На казнь!!!

— Все на казнь!!!

— Где Гарри?

— Не знаю… Не возвращался.

— А, может, его уже того…

— Кого?

— Ну, этого…

— Юджин бы знал…

— Инфанта — на престол!

— Дурить нас вздумали!

— Мы им покажем!!!

Неподалеку совершенно случайно застряла в трехсантиметровой грязи повозка с оружием, каковое наиболее горячие головы, не задумываясь, и реквизировали.

Идея Мура имела успех.

Толпа, подобно мутному потоку с гор, неслась вперед, вбирая в себя все и всех на своем пути — так очень скоро помимо своей воли к ней присоединились отряд городской стражи, фургон и лошадь пекаря, сам пекарь, тачка и лестница каменщика (сам каменщик так и остался метаться на втором этаже недостроенного дома), дрессированный слон из королевского зверинца (у остальных животных и смотрителей хватило сообразительности залезть на близстоящие деревья. Те, которые еще не присоединились.), памятник Шарлеманю Первому, шесть лотков с овощами и торговцами и свадебный поезд, и уже невозможно было ее остановить, а только нестись вместе с ней, и кричать:

— Руки прочь от инфанта!!!

— Предателей — к ответу!!!

— Отодвиньте слона!!!

— Шарлеманя — на престол!!!

— Он же памятник!..

— Настоящего!

— Горько!.. Горько!..

— Гарри не видели?

Служба в храме Просветления закончилась, и его величество с его же высочеством в сопровождении кардинала Мадженты, приятно улыбаясь и изредка помахивая руками в оранжевых перчатках собравшимся вокруг верноподданным, по белой ковровой дорожке, окруженной королевскими гвардейцами, прошествовали через всю площадь к воздвигнутому за ночь огромному помосту, вокруг которого уже собиралась своя публика, свои завсегдатаи и любители, хоть и не такие многочисленные, как на представления труппы «Молнии».

С двенадцатым ударом часов на храмовой башне ворота дворца распахнулись и, как в параде-алле, перед зеваками прошли все участники предстоящего действа — отряд дворцовой стражи, десять герольдов, два глашатая, шесть палачей и одноконная повозка — черный ящик без окон, в которой традиционно перевозили к месту казни государственных преступников.