Мир по дороге - Мария Семёнова

Фербак едва не бросился на порог.

За время саккаремского мятежа он не то чтобы близко сошёлся с нелюдимым северным лесовиком, но узнал его, во всяком случае, достаточно, чтобы понимать: если венн отправился искать смерть, то вернётся не иначе как с куском её мантии в кулаке.

Волкодав шагнул через порог, на ходу засучивая рукав. Нагнулся за Мышом и сел на корточки перед Фербаком. Тот уже ждал его с заветной скляночкой и ножом наготове.

– Режь. Вот здесь, вдоль.

Кровь выглядела так, как положено выглядеть обычной человеческой крови. Не пенилась, не пузырилась, не шипела. С какой стати Фербак ждал чего-нибудь странного? И сам венн, против подспудных ожиданий бывшего сотника, не слишком переменился. Он даже не казался сильно измотанным. Разве что сидел сплошь мокрый, в волосах таял снег, спереди на рубашке расплылись кровяные разводы, да ещё глаза блестели, пожалуй, несколько диковато. А в остальном – каким уходил, таким и вернулся.

– Цеди, не жалей, – сказал Волкодав. – Молодой госпоже – вдвое!

Фербак тотчас вспомнил недоконченное наставление Кан-Кендарат.

– Что?..

– Она во чреве несёт.

– Погоди, как…

– Запах, – сказал Волкодав. – У неё запах ждущей рождения.

Светоч небесный, заступница мира людей,Матерь Луна, помоги нам в духовной нужде!

Тихое пение опутывало, увлекало за собой, понемногу вытягивало на поверхность. Волкодаву даже приснилось, что он смотрит на Луну, плывущую в полночной синеве среди редких звёзд. Потом возникло телесное ощущение: мех по голому телу. То, что радовало в детстве, не забывается никогда. Волкодав позволил себе ещё немного полежать с закрытыми глазами, вполне понимая, что долго будет вспоминать эти мгновения. Короткие мгновения, когда всё было хорошо. Всё было хорошо и ничто не гнало его вперёд…

Чуткая совесть отнюдь не находит грехаВ том, что целинные степи тревожит соха,Что по стопам лозоходца, пророка воды,Лом и лопата в земле оставляют следы.Новые саженцы мы прививаем в садуИ небывалое семя кладём в борозду,Чтобы колосья не мог погубить суховей,Чтобы ломились от яблок опоры ветвей.Как распознать в череде увлекательных дел,Где человеческой мысли отмерен предел?..Мало питья огородам, садам и скоту? —Чью-то поспешную мысль подхватив на лету,В плоть облекаем… И русло меняет река.И не тревожится совесть, не дрогнет рука.Зримой наградой за точный расчёт и трудыВ город приходят потоки прозрачной воды.К новой весне вековечный придвинулся круг…Что ж не оденется зеленью пойменный луг?Возле сухого колодезя вянут цветы:Лом землекопа нарушил земные пласты.Осень настала – и в нагромождение глыбГорестно тычутся стаи вернувшихся рыб.Гуси кружат над пустыней, тревожно крича…Где благодатный разлив, что всегда их встречал?Кажется, плачут и рыбы, и птицы, и зверь:«Что же случилось? Куда нам податься теперь?»

Что бы ни утверждала вера огнепоклонников, лучшими покоями в Рудой Веже всё равно считались такие, где имелись окна наружу. Деревянные ставни были распахнуты, лунный свет умывал лицо и левую ладонь Иригойена. Правую руку халисунца удерживала повязка.

Матерь Луна! Чья-то леность ходить за водой,Словно в бреду, обернулась вселенской бедой.Так почему ни строитель, ни зодчий, ни жрецПредусмотреть не сумели подобный конец?Поздняя мудрость – как желчью отравленный мёд…Даст ли она что-нибудь угадать наперёд?Матерь Луна! Наши жизни вписать помогиВ танец Вселенной, в его вековые круги,Чтобы потом не пришлось говорить никомуС болью о силе, доставшейся не по уму…

Мать Кендарат сидела на тюфяке у венна в ногах. В свете масляной лампы поблёскивала игла. Жрица зашивала и штопала хлопчатый рукав. Мыш дремал, нахохлившись у неё на плече.

Шевелиться не хотелось. Волкодав посмотрел в темноту между ставнями. Я что, проспал целые сутки?..

Он помнил, как Фербак торопливо встряхивал склянку. Потом был провал.

– Ты не спрашиваешь про тех двоих, – сказала жрица.

Да ладно, мать Кендарат. А то я тебя не знаю. Пожалуй, сидела бы ты тут так беззаботно, если бы противоядие подействовало не на всех.

– Бывает, плод в утробе забирает на себя всю отраву, но в этот раз вышло наоборот, – сказала она. – Тело матери защитило ребёнка. Полагаю, Дильбэр в должный срок воздвигнет родильную перекладину, и малыш увидит этот мир живым и здоровым. Ну, может, первые несколько лет ему будет требоваться чуть больше заботы. С другой стороны, не удивлюсь, если наследник вырастет поэтом или пророком…

Не наследник, а наследница. Кто носит мальчишку, пахнет не так. Погоди-ка… Дильбэр? Ты сказала – Дильбэр?..

Ему нередко казалось, будто мать Кендарат читает его мысли. На самом деле ей, вероятно, достаточно было взглянуть на его лицо.

Она беззвучно рассмеялась:

– Вот бы знать, есть ли во всей Рудой Веже ещё хоть кто-нибудь, кто до сих пор не понял, что за купца с купчихой охраняет славный Фербак?..

Иригойен закрыл ставни и обернулся:

– Да? А кто они, госпожа?..

Мать Кендарат возвела глаза к потолку и безнадёжно всплеснула руками. Волкодав улыбнулся. Ему всегда нравилось иметь дело с людьми умнее себя, но как же приятно, оказывается, иногда встретить кого-то ещё более простодушного.

Он откинул одеяло, рывком сел и закашлялся. Глубоко внутри напряглась жила, непрочная, готовая лопнуть.

– Не нравишься ты мне, – нахмурилась мать Кендарат.

Волкодав вытер рот, украдкой посмотрел на ладонь и ответил:

– Настолько, что ты решила сбагрить меня этому Мавуту или как там его?

– Ну хоть это сообразил, – фыркнула она. – Когда ты догадался?

– Когда Иригойен дрался с мономатанцем. Тот временами двигался, как Муруга, – сказал Волкодав. Нахмурился и припомнил: – Он говорил, у него с собой было лекарство… Думаешь, это он подослал тайных убийц?

Мать Кендарат пожала плечами:

– У нового шада наверняка хватает врагов и без Мавута. Может, даже тех самых, что отправили Менучера на суд Богини Наказующей и Милосердной. – Подумала и добавила: – Теперь сделать это будет труднее.

– Он здесь сейчас? – зловеще спросил Волкодав и потянулся за гребнем. – Муруга этот? Мавут?

К его удивлению, оба расхохотались. Иригойен, конечно, осёкся и скособочился, прижимая рёбра здоровой рукой. Однако улыбаться не перестал.

– Ты же его в озеро закинул вместе с конём, – сказал он венну. – Там следы, где он вылезал. Только он сразу ускакал прочь и не вернулся в деревню.

– Кому нужен ученик, который самого наставника мог убить, – вполголоса пробормотала мать Кендарат. – Стало быть, не глянулся тебе Мавут?

– Его путь, – сказал Волкодав, – показался мне слишком лёгким. – Он смотрел на Иригойена, отыскивая знакомые черты. – Так вот откуда твой дар…

– Дар? Ты о чём?

Венн заплетал волосы, пропуская одну прядь под другую.

– Вождь Мхабр говорил, перед ним было одиннадцать поколений Тех-кто-разговаривает-с-Богами…

– Мхабр?!

– Да. Ты с ним в родстве?

– Наши ветви разошлись больше ста лет назад, – опустил глаза Иригойен. – Сейчас я не в большем родстве с вождём, чем всякий другой сехаба. Особенно чистокровный.

Оба, кажется, подумали об одном и том же.

– Тот, с расшибленной головой, может сколько угодно хвастаться своей кожей, – сказал Волкодав. – Не ему рассуждать о вырождении и родстве.

– Он и-зу-верг, – кивнула мать Кендарат. – Я верно произнесла? – И добавила, как бы про себя: – Родство выплетает узоры, невнятные обыденному рассудку. Откуда нам знать…

Иригойен сел рядом с венном и протянул ему рубашку со штанами. То и другое было добротно выстирано и даже успело просохнуть. Сколько же я провалялся?..

– Ты мне всё расскажешь про Мхабра, – сказал Иригойен. – Где ты встретил его?

Волкодав повозился под одеялом, натягивая штаны.

– Я плохой рассказчик…

– Ничего. Ты постараешься.

Жители Рудой Вежи по-прежнему изо всех сил делали вид, будто ни сном ни духом не ведают, что за великий гость едва не умер под их кровом. Простые пастухи, охотники и огородники, может быть, в самом деле не знали. Что до старейшины и других набольших, они просто вели себя как надлежало. Если сыну Нардара, больше всех обогретому Священным Огнём, понадобилось приехать в родную страну без свиты и какого следует войска, всего лишь с десятком охранников и женой, – значит быть по сему, а прочее не их ума дело. Если ему хочется пить в общинном зале с чужеземными рыбоедами, словно он и правда обычный купец, – пускай пьёт.