Руины стреляют в упор - Иван Новиков

Борис подробно рассказал о том, что предложил ему Хмелевский. Длиннолицый задал несколько вопросов, чтобы уточнить показания своего шпика, и Рудзянко понял: не он один кружит над подпольным комитетом, есть еще более ловкие. Чувствовалось, что шеф уже знает кое-что о деятельности подпольщиков.

Обрадовало ли это Рудзянку? Нет, скорей напугало. Не дай бог, если он не угодит хозяевам! Они сами и рук не станут пачкать о него. Через своих агентов выдадут комитетчикам как абверовского шпиона, и подпольщики оторвут ему голову. Хмелевский как-то проговорился, что при горкоме создан оперативный отдел по борьбе со шпионами и провокаторами и что возглавляет его какой-то Жан. Хвалился еще Хмелевский, что Жан очень смелый и решительный парень, безотказно выполняет все задания комитета. Нет, теперь у Рудзянки одна дорога — стараться заслужить милость хозяев.

— Так, говоришь, предлагает в комитет войти? — Шеф с наслаждением причмокнул губами. — Это очень хорошо. Обязательно соглашайся. И старайся как можно глубже залезть, налаживай больше связей.

На том они и расстались.

Дома ждал его Костя.

— Ну, надумал?

— Да, надумал. Согласен. Но если что не так буду делать — поправляй и помогай. У меня в таких делах опыта нет.

— Мы все не проходили университетов подпольной борьбы с фашизмом, — успокоил его Костя. — Максим Горький считал жизнь самым серьезным университетом. Она и нас учит. Завтра проведем заседание райкома.

Собирались на улице Карла Либкнехта, в кабинете начальника противопожарной охраны одной базы Миколы Коржановского. Он и был третьим членом райкома.

— О том, что здесь говорится, будем знать только мы трое, — предупредил Хмелевский. — Если наш разговор выйдет за пределы этих стен, ответит кто-то из нас. Работать будем так. Каждый имеет свою группу людей и ею занимается. Я буду передавать вам общие директивы и указания горкома. На Миколу возлагается обязанность подбирать и готовить людей к отправке в отряд. Борис будет обеспечивать организацию деньгами и непосредственно переправлять людей из Минска в Слободской лес. Там в условленное время будут ждать связные отряда, которые поведут людей дальше. Наша задача — держать связь главным образом с отрядом, который действует в Дзержинском районе. Все понятно?

— А как часто мы будем собираться? — поинтересовался Рудзянко.

— При первой необходимости. Вот наши явочные квартиры... И он перечислил несколько квартир. — Сюда будут заходить и связные партизанского отряда. Главное — больше инициативы. На каждый шаг инструкций не наберешься. Считаешь, что это дело принесет вред врагу и пользу нам, — делай.

Снова наступило время идти Борису к шефу. Нелегкий предстоял разговор, ой, нелегкий! Что сказать хозяину? Все, как есть? Даже о том, что поручено держать связь с проводником отряда? Тогда фашисты потребуют выдать и проводника и людей, которых Борис должен будет направлять в отряд. А проводника, как сказал Хмелевский, никто не будет знать, кроме Рудзянки. Если проводника схватят, на кого падет подозрение? Конечно, на него, на Бориса. И чем все это кончится? Какой-нибудь Жан всадит нож в бок или стукнет из пистолета — и амба! Кто будет искать убийцу Рудзянки? Кому это нужно? Может, шеф слезу пустит? Держи карман шире!

При встрече с шефом на этот раз Рудзянко рассказал не все. О том, что ему поручено держать связь с партизанским отрядом и выводить людей из города, промолчал.

Началась сложная двойная игра. Она требовала большого напряжения нервов, хитрости и актерских способностей. Однако другого выхода для него уже не было. Да и опыт кое-какой накопился. Иной раз Рудзянко осмеливался даже с иронией думать и о своем шефе и о подпольщиках. Они, мол, гоняются друг за другом, а он стоит между ними, знает планы тех и других, вредит им, и все они считают его своим. Вот и бдительность, проницательность их хваленая! Оказывается, самое главное в жизни — уметь приспособиться.

Дома он застал Хмелевского, который протянул ему несколько листков бумаги:

— На, читай...

А сам сел напротив и стал наблюдать, какое впечатление производит на Рудзянку прочитанное. Тот, чувствуя на себе пристальный взгляд, то причмокивал после каждой фразы, то выражал свое восхищение каким-либо восклицанием, то просто крутил головой. Он читал напечатанное на машинке письмо белорусского народа Центральному Комитету партии.

— Вот это да! — проговорил Рудзянко. — Сильно сказано!

— Способный парень писал, — согласился Костя. — Что ни говори — журналист. Подожди, скоро принесу тебе нашу газету «Звязда», которую редактирует Володя... А это письмо я принес, чтобы ты не только сам прочитал, но и собрал подписи под ним. Мы пошлем его через линию фронта.

— Ого, вот это дело! Постараюсь собрать побольше подписей...

— Ну, всего хорошего, я завтра не приду. У меня есть еще дела. А ты с подписями не затягивай...

Как только за Хмелевским закрылась дверь, Борис начал торопливо переписывать письмо. Взялся за это с азартом, — в руки попал очень ценный для фашистов документ, и они должны засчитать его в актив Рудзянки. Тогда можно будет усилить работу и в стане подпольщиков. Ведь и в их пользу нужно что-то делать, одними деньгами да возгласами одобрения от них не отцепишься.

Переписывать пришлось долго. Рука даже онемела. «Лихо твоей матери, и намахал же столько! — ругал он в мыслях автора письма. — Что за Володя? Нужно сказать шефу...»

Отправляясь собирать подписи, долго обдумывал, как он будет агитировать людей. Если гестаповцы расшифруют подпись, можешь смело выбирать себе место на любом телеграфном столбе или на суку в Центральном сквере...

Каково же было его изумление, когда почти все, кому он давал читать письмо, не задумываясь расписывались.

«Ошалели они, что ли? — недоумевал Рудзянко. — Будто в ведомости на зарплату. А что, если я весь этот список отнесу шефу? Ох и стоило бы проучить, чтобы покрутились на шомполе, как я крутился... Смотри ты, расхрабрились...»

И от злости сжимал кулаки, скрипел зубами.

Почему Борису так больно было видеть, как простые люди подписывались под письмом?

Даже самому себе он боялся признаться в этом.

А причина ясная: зависть. Как ему было не завидовать, если все они, те, что расписывались, считают себя честными людьми. Пусть не каждый из них принес какую-то пользу Родине, но и не предавал ее, не изменил ей. Каждый имеет право считать себя честным.

А Борис?

Он должен крутиться, хитрить, приспосабливаться. У тех один враг — фашисты. А у него все люди — враги. Каждый имеет право уничтожить его — и советский человек, и фашист. А кто дал им это право, кто? Почему чужие руки тянутся к его горлу?

Он теперь ненавидел всех, с кем ему приходилось иметь дело, и чем больше ненавидел, тем шире расплывалась на его худом лице кривая льстивая улыбка. Ему очень хотелось выжить.

Письмо с подписями отнести шефу он не осмелился, вернул Хмелевскому, но копию все же передал Абверу. И о Володе-редакторе сообщил. Но шеф пренебрежительно бросил:

— Не много же ты успел. О Володе мы лучше тебя знаем. Нужно более энергично действовать...

Работы у подпольщиков стало больше. Готовили новую, резервную типографию. По городу распространялось переписанное на машинке Настей Цитович и Лидой Карсеко письмо в ЦК. На Володе лежала обязанность проследить, чтобы райкомы собрали как можно больше подписей. Много хлопот требовала связь с антифашистским комитетом Дзержинска.

Каждая минута на счету. Как хорошо, что Настя Цитович взяла на себя заботу о его питании и даже одежде. Хоть эта забота отпала. Можно думать только о делах.

Из Дзержинска за пополнением для партизанского отряда приехал Микола Сидоренко. Люди были предупреждены. Володя продумал все — и где собираться, и кто повезет, и какой маршрут выбрать.

На явку, так же как в прошлый раз, пошел сам. Хлопцы в условленное время были на месте.

— Поехали! — приказал Микола Сидоренко.

Володя кивнул ему головой на прощанье и пошел к Дому правительства.

Ярко светило солнце. Трава пробивалась даже сквозь потрескавшуюся мостовую, покрывала руины зеленым ковром. В развалинах домов буйно рвались к солнцу темно-бурый, словно загоревший бурьян, чертополох, крапива.

Но хоть утро выдалось светлое, на душе у Володи — холод, ему было не по себе. Что-то беспокоило его, какая-то неясная и непонятная тревога лежала на сердце. Он чувствовал себя так, будто кто-то гадкими, потными, липкими руками хватал его за плечи.

С таким неприятным ощущением зашел в аптеку напротив Дома правительства. В кассе, как всегда, сидела Нина.

— Добрый день, — громко поздоровался он, а потом, подойдя совсем близко, тихо спросил: — Жорж здесь?

— Нету.

— Скоро будет?

— Скоро.

И снова громко, на всю аптеку: