Русская Вандея - Иван Калинин

«Донская Волна» не раз с ревом и пеной обрушивалась на ростовских зеленых, которые, впрочем, боялись фельетоны Севского не больше, чем атаманских приказов. Однажды молодой поэт-донец Фил. Пенков[168] поместил в «Донской Волне» забавную юмореску по поводу газетных известий о том, что отряды зеленых носят название тех мест, где они скрываются:[169]

Да-с, был денек! Неоднократно Уже с утра ходили в бой: На правом фланге — «Подкроватный», На левом — «Конно-Погребной».

Вначале бой был неудачный, Противник даже фронт прорвал, Два пулемета сдал «Чердачный» И «Лейб-Сарайный» отступал.

Но тут из общего резерва Зашел противнику во фланг «Подъюбочный стрелковый первый», С ним пулемет и малый танк.

И враг бежал. Конец сраженья… Как много жертв, потерь, утрат… Не бойтесь: скоро пополненье Пошлет к вам наш зеленый град.

Кого-кого, — в ростовском мире Не мало доблестных орлов! За юбкой тетушек, в «Ампире» И в темных нишах погребов.[170]

Вторая главнейшая язва белого стана вообще, а белого тыла в особенности, язва, с которой власть также не умела справиться, это повальное, безудержное пьянство.

Вся тыловая работа совершалась в пьяном угаре. Чтобы раздобыть спирт, исключенный из свободного обращения (вино — не в счет), пускались на все средства. Шли на унижения, на мошенничества, на что угодно. «Святое дыхание возрождающейся России» было насквозь пропитано алкогольным перегаром.

Борьбу военного начальства против «пьянства, буянства и окаянства» даже нельзя назвать борьбой. Применялись только бюрократические приемы.

Старшие могли пить и безобразничать безнаказанно.

«Жоржа» Янова Краснов выкинул из министров за пьяный дебош. Богаевский произвел его в генералы за устройство 24 июня 1919 г. пирушки в станице Старочеркасской, где происходило празднование двухсотлетнего юбилея освещения тамошнего собора.[171] Генерала Селецкого, первого военного прокурора войска Донского, с бесчестьем проводили с Дона за пьяные уличные скандалы. Доброволия назначила его председателем военно-окружного суда.

Само высшее начальство потворствовало пьянству младших, охотно присутствуя на разных торжественных обедах и ужинах, где без конца лились застольные речи и раздавался «чаш заздравных звон». Этому последнему придавали почти мистическое значение, как и малиновому звону «сорока сороков», выпивка же носила характер священнодействия. Стоит только прочесть стихи некоего Корзюкова, читанные им в Таганроге, на обеде в честь первой годовщины основания таганрогского градоначальства:

Провозглашаю этот тостЗа мощных сил могучий ростВеликой родины моей…Пусть у разбитых алтарейСейчас мы слышим скорбный стон…Но этих чаш заздравных звон,

Как вещий символ, нам звучит, В сердцах уверенность родит, Что скоро грянет звон другой — Со всех церквей земли родной, С высот зубчатого Кремля, И грянет русская земля Под этот вечный правды звон: Ура, Добрармия и Дон.[172]

Для очистки совести маленьких офицериков, не имевших «заручки», иногда подвергали разжалованию в рядовые за пьянство и дебоши. Но такое наказание не имело никакого устрашающего значения. Половина офицеров и без того занимала солдатские должности (в Добрармии), офицерский же чин доставался очень дешево, даже и вторично, после разжалования.

Если бы собрать воедино все приказы высших начальников по поводу пьянства и сопряженной с ним распущенности, картина получилась бы потрясающая.

Белый стан держался на офицерах. Несомненно, и в дальнейшем, при устройстве государственного порядка после изгнания большевиков, белые вожди предполагали опираться по преимуществу на офицерство, как на силу созидающую.

О недоброкачественности этого материала, однако, свидетельствует сама высшая власть.

«В присутственных местах офицеры появляются в истерзанном виде, со стеками, хлыстами, нагайками. Употребление спиртных напитков чрезмерное, а за ним — скандалы, стрельба, сопротивление комендантским адъютантам и даже вооруженному наряду», — писал 3 октября 1919 года в своем приказе № 1 комендант штаб-квартиры начальника снабжений вооруженных сил юга России, на обязанность которого Деникин возложил наблюдение за внешним поведением добровольческих войск в Ростове.

Почти в то же время, 28 сентября, ростовский городской комендант ген. Фетисов отметил те же безотрадные явления:

«В последнее время очень часто замечаются случаи появления воинских чинов в пьяном виде на улицах, в клубах и на вечерах, устраиваемых с благотворительной целью. Некоторые доходят до такого состояния опьянения, что совершенно не отдают себе отчета в своих поступках, позволяют ссоры между собой, открытую площадную брань, приставанья к публике, оскорбления, требование документов, на поверку которых никто их не уполномачивал, обнажение оружия, стрельбу из револьверов, вмешательство в действия чинов власти. Словом, доброе имя воина до такой степени унижается, что можно подумать: это же враги настоящего порядка, враги военной среды, но в их форме, с целью как можно больше развивать ненависть к этому званию во всех слоях общества».

«За последнее время, — писал 22 ноября 1919 г. в приказе № 197 комендант г. Новочеркасска ген. Яковлев, — наблюдаются такого рода явления: офицеры, после чрезмерной попойки, учиняют в общественных местах буйства и всякие безобразия, а потом, чтобы избавиться от законной кары, прибегают к всевозможным покровительствам… Долг чести офицера, раз уже с ним случилось такое несчастие и он натворил бед, требует, чтобы он безропотно понес наказание, а не прятался бы за протекцию».

В том же духе не раз писал кубанский атаман ген. Филимонов[173], ген. Кутепов[174] и др. Только ни разу не приходилось мне читать подобных приказов за подписью Шкуро, Покровского и Май-Маевского. Эти остались до конца верными принципу: «живи и жить давай другим».

Наконец, третья язва белого стана, и тоже непобедимая, это очень легкое отношение к казенному добру.

Интересная вещь произошла с английским обмундированием, привезенным для армии. Едва успели его выгрузить в Новороссийске, как оно уже повсеместно появилось на рынке. Подъесаул Изварин, получавший для Дона английские вещи в этом городе, имел гражданское мужество заявить даже в Войсковом Круге о том, что при разгрузке происходили неимоверные хищения.3 К июлю уже значительная часть мирного населения ходила в английских френчах, шинелях, фуражках и обмотках. Даже женщины нарядились в эти подарки английского короля. Бойцы же на фронте, по обыкновению, ходили оборванные, и их начальство должно было просить милостыню у буржуев, чтобы одеть своих подчиненных.

2 августа приказом по Донской армии за № 123[175] было предписано населению Донской области сдать властям английское обмундирование, но еще и в октябре, как отмечал в своем приказе № 176 новочеркасский комендант, половина города, в том числе и женщины, продолжала щеголять в одежде защитного цвета с клеймом британского интендантства.

Тыл являлся не только ареной для подвигов разных бессовестных хозяйственников и администраторов и убежищем для дезертиров, но и притоном для всевозможных темных личностей, очень ловко обделывавших свои дела. Страсть белого стана к бирюлькам в роде крестов, орденов и разных внешних отличий, не говоря уже про чины, была, как нельзя более, на руку разным самозванцам.

Уже самая офицерская форма давала повсюду пропуск. Блестящий гвардейский мундир гарантировал от требования документов. Прибавленный к своей фамилии титул обеспечивал место в штабе или в каком-нибудь хлебном учреждении.

Появлялись такие субъекты, которые к громкому титулу прибавляли чужую, очень громкую фамилию и до поры до времени колпачили доверчивое начальство. Так в донском тылу одно время подвизался «граф Сфорца-ди-Колонна князь Понятовский». Попадались более заковыристые клички.

В новочеркасской комендатуре еще с осени 1918 года приютился самозванный штаб-ротмистр Патушинский. Он выдавал себя за сына сибирского миллионера и деньги разбрасывал направо и налево. Человек ловкий и развязный, он втерся, через сенаторшу Э., даже в атаманский дворец. Его разоблачили лишь следующей зимой и упрятали на гауптвахту. Контр-разведка выяснила, что он еврей по национальности и карточный шулер по профессии.

Другой самозванец проник даже в наш военный суд. Об этом субъекте стоит поговорить несколько больше.

Летом 1919 года на улицах Новочеркасска появился некий кавалерийский ротмистр, с шестнадцатью поперечными нашивками на левом рукаве, что означало шестнадцать ранений в мировую войну, с четырьмя солдатскими и с одним офицерским георгиевским крестами, с двумя учеными знаками и рядом других отличий.