Истории Черной Земли - Каштру Сороменью

Но сейчас он так слаб, что не может выйти даже за пределы селения. Его колени дрожат в подгибаются, когда, опираясь на палку, он проходит вечером такой недалекий путь — от своей хижины до шоты. Теперь он с утра до утра только и делает, что рассказывает кому-нибудь истории. И он их рассказывает лучше, чем кто бы то ни было. Никто не знает таких занимательных случаев про хищных лесных зверея в про быстрых антилоп, которые мчатся как безумные, спасаясь от укусов языков пламени. Нет ни одного луба, который бы во время жарких и светлых лунных ночей не присел на корточки перед хижиной вождя, чтобы послушать истории, которые потом повторяются множество раз в далеких лагерях охотников.

Остроконечные хижины луба стоят, распахнув двери на восток. Туда же уходят бесчисленные извилистые тропинки, которые ведут на берег реки. К реке приходят пить и люди и животные. Но животные приходят раньше, прежде чем встает солнце. А если человек вздумает их опередить, то звери предпочтут его кровь стоячей воде теплых лагун.

Вот уж многие годы, после того как кончаются дожди, после того как от солнца на равнине пожелтеет трава, охотники ходят за мудрыми советами к старому Мутомбо Мукуло. И отсюда, от его хижины, они отправляются, напевая древние песни, на далекие земли охоты.

В это время селения становятся безлюдными. Женщины и дети уходят, как обычно, каждое утро в поле, чтобы возделывать землю от восхода до захода сошли, в тогда в селении остаются только старики и больные. Больные пытаются лечить застарелые язвы, греют ноги на солнце и молча дремлют целыми днями, лишь время от времени отгоняя докучливых мух. А старики сидят у огня, потому что солнечного тепла им не хватает. Они плетут циновки и курят длинные трубки, в которых тлеет черный табак, смешанный с лиамбой.

Мутомбо Мукуло всегда сидит у входа в хижину на леопардовой шкуре. И никто никогда не видал, чтобы он плел циновки или дремал. Нет, Мутомбо Мукуло только рассказывает, если не беседует с людьми о делах. Еще он любит играть на кисанже и тихонько напевать… Но теперь его пальцы уже не могут так быстро перебирать тонкие пластинки.

Погревшись на солнце, медленно разогнувшись, он идет в шоту побеседовать со старейшинами, которые помогают ему управлять народом. Он спорит со своими советниками до тех пор, пока они не убеждаются в том, что не правы.

Но в последнее время старики заметили, что вождь чересчур горячится, когда спорит, сердится по пустякам и забывает то, что говорил раньше. Совсем одряхлел старый вождь… И теперь старейшины, договорившись между собой, старались не волновать вождя и даже льстили ему. Они называли его самым умным и самым опытным человеком, который когда-либо рождался в стране луба. Они восхваляли его память, его мудрость и храбрость, а Мутомбо Мукуло, все понимая и исподлобья посматривая на старейшин, только посмеивался про себя над ними и жаловался на свою старость. Но старики продолжали восхвалять вождя, униженно повторяя, что среди всего народа луба нет никого, кто мог бы делать то, что делал он, Мутомбо Мукуло. А потом они принимались вспоминать его охотничьи подвиги, зная, что для старика нет ничего приятнее, чем эти воспоминания.

Трубка дружбы переходила из рук в руки, и старый вождь расспрашивал мудрых советников о том, что каждый из них делал в течение дня. Старики рассказывали много и долго, приукрашивая и преувеличивая дела, которые он делали. Но вождь редко дослушивал их до конца. Он менял разговор, чтобы наконец сказать то, что казалось ему действительно важным. Он говорил о старшем сыне, который должен был в скором времени заменить отца и стать вождем. И Касонго приобретал в речах отца, слишком восторженных, чтобы быть искренними, все те качества, которыми народ обычно наделял великих вождей, всегда живых в памяти многих поколений за их мудрость, за их мужество, за ненависть к врагам и любовь к родной земле.

— Касонго будет лучшим вождем Лубы! — говорил Мутомбо Мукуло.

Старики в душе не были согласны с вождем, но возражать не решались. Они только робко напоминали, что хотя Касонго и умен и храбр, но он пока слишком молод, чтобы стать хорошим вождем. Он должен еще многому научиться у отца, у великого вождя, чтобы стать когда-нибудь таким, как он, славный Мутомбо Мукуло, Старое дерево Луба.

— Он станет великим, таким же, как ты, чтобы луба никогда тебя не забыли!

Так говорили старики, и ничего лучшего не надо было старому вождю, чтобы его тщеславие было удовлетворено. Глаза его сверкали, он радостно улыбался, похлопывал ладонью старых советников по спинам. А потом посылал за пальмовым вином, и старики пили вместе, восхваляя друг друга, до полного опьянения.

В один из таких вечеров, когда старый вождь сидел около шоты на прекрасной леопардовой шкуре, которую ему подарил младший сын Илунга, старейшины сообщили вождю, стараясь сделать свое сообщение возможно менее неприятным, что охотники давно уже не возвращаются из становища, раскинутого на равнине, и что до сих пор они не убили ни одной самой маленькой антилопы, ибо нет ветра, нужного для охоты огнем.

— Ветра нет, — повторил за ними вождь, склонив голову.

Он уже давно знал, что ветры не налетают на те земли, где охотятся луба, но ничего не говорил старикам, чтобы лишний раз не показать свое бессилие, чтобы старики снова не начали выражать недовольства богами. Все ночи напролет проводил Мутомбо Мукуло, взывая к богу Касоне, чтобы он наконец послал ветер и хорошую охоту. Но ветры не спускались с небес на просторы Лубы, и Мутомбо Мукуло предчувствовал, что страшное несчастье может постигнуть его народ.

— Ветра нет! — повторил он.

И все погрузились в глубокое, тревожное молчание.

Старый вождь вспомнил далекие времена такого же полного безветрия, когда от голода умерло множество людей. Он был еще ребенком, но хорошо помнил этот страшный год. Тогда умерли лучшие люди Лубы, а многие ушли с этой земли. Вот именно тогда начались несчастья его народа. И никогда Луба уже не смогла стать такой богатой землей, какой она была во времена его отцов и дедов.

— А где Илунга? — неожиданно спросил вождь.

— Он там, с охотниками. Это твой сын прислал сказать тебе, что ветра до сих пор нет.

— Ветер будет! — сказал Мутомбо Мукула твердым голосом. Глаза его сверкнули. — Илунга убьет много антилоп. Старейшины, у народа скоро будет сколько угодно мяса.

Старики переглянулись, взгляды их выражали недоверие, но никто не решался его высказать.

Прошло еще много дней, но даже слабый порыв ветра не проносился над землей. На иссушенной почве не шевелился ни один стебелек.

Отряды охотников один за другим возвращались в селение. Илунга и храбрейшие люди его отряда последними покинули земли охоты.

— Бог Касоне сторожит ветер! — сказал Илунга отцу, когда они остались с ним наедине.

И оба прокляли Касоне, жестокого бога гроз, сторожа ветров и небесной воды.

Три дня Илунга ни с кем не разговаривал. Он даже не захотел повидать своих жен и пить пальмовое вино. На четвертый день сын вождя пошел вместе со своими товарищами в прибрежные камыши, надеясь убить для старого отца хотя бы газель. Мутомбо Мукуло совсем перестал выходить из хижины, после того как кончилось мясо. Теперь он проводил все дни, ворча на жен и браня сыновей, из-за которых он должен был умирать от голода.

Но Илунга вернулся с пустыми руками и спрятался в хижине. Он не хотел слушать брани отца. Старик просто обезумел от голода… Он не соглашался есть ямс без мяса. Чтобы утолить мучивший его голод, старый вождь пил и пил пальмовое вино и совсем потерял от этого разум.

Охотники рыскали повсюду, но ни на водопоях, ни на равнине не находили даже следов антилоп.

— Охоты нет! Дичи нет! Дичь ушла из Лубы! — роптали охотники, возвращаясь в селение.

И вот однажды ночью, когда полная луна стояла в застывшем, неподвижном воздухе, люди услыхали вой диких собак и хохот гиен совсем близко от селения.

Это была страшная ночь. Люди надолго запомнили ее. Много лет спустя в самых грустных песнях они пели об этой незабываемой страшной ночи. Тогда звери прощались с землей Лубы, уходя, гонимые голодом, в дальние края.

А потом по ночам слышались только голоса кузнечиков. И время от времени тишину прорезал резкий крик какой-нибудь хищной птицы.

Охотники больше не возвращались на равнину, потому что даже гиенам там нечего было есть.

Засыхали цветы в лесах и на равнинах. Умирали, сгорев от зноя, пестрые бабочки. Красные муравьи пожирали птиц, которые замертво падали на землю. А люди ели последних зеленых в черных гусениц, которых находили еще на деревьях, возвышавшихся вдоль берега реки.

Это был страшный год. Ветры остановились. Солнце сжигало траву на земле, возделанные поля, превращало реки в ручьи, а ручьи — в сухой песок. Ночи спускались на землю безмолвные, полные отчаяния, и ни один звук барабана не нарушал тишину. Юноши перестали играть на кисанже. И ни одна женщина не тосковала о безумных плясках батуке.