Единорог и три короны - Альма-Мари Валери

— Вы негодяй, хам, грубый солдафон, мерза…

— Однако меня очень занимает одна вещь, — продолжал он, не обращая внимания на поток не слишком лестных для него эпитетов. — Вы действительно боитесь насилия или же страшитесь за саму себя, зная, что готовы уступить мне по собственной воле? Ведь вы жаждете мужских объятий, не так ли?

Задохнувшись от подобного оскорбления, она устремилась к Филиппу и уже занесла руку, чтобы влепить пощечину, но он, предвидя такой оборот событий, с силой обхватил ее запястья и крепко прижал к себе.

— Какая агрессивность! Теперь уже вы напали на меня! Однако свои физические возможности вы, боюсь, переоцениваете!

Камилла замерла, не в силах вздохнуть или пошевелиться. От Филиппа исходила некая магическая сила, приводившая девушку в смятение. Ноги у нее подкосились. Она ощущала жар его тела и теряла самообладание, ей хотелось слиться с ним в единое целое, раствориться в нем, подчиняясь его воле. Она с ужасом чувствовала, как разгорается в ней всепожирающее пламя. А шевалье смотрел на нее неотрывно, улавливая малейшее движение ее души; его черные глаза, казалось, пронизывали насквозь, и девушка уже не могла вынести этого горящего взгляда.

— Умоляю вас, — пролепетала она еле слышно.

Он тут же отнял руки, словно обжегшись, но продолжал наблюдать. Камилле пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть. Она испытывала крайне неприятное чувство, будто у нее отсекли какую-то жизненно важную часть тела, одарив взамен Филиппом, который стал неотъемлемым продолжением ее существа.

Внезапно осознав эту ужасную истину, она подняла глаза и встретилась с серьезным взглядом дворянина. Неужели и он ощутил нечто подобное? Шевалье между тем решил нарушить молчание и заговорил хриплым голосом; в словах его не было и намека на нежность:

— Я ухожу, чтобы дать вам время прийти в себя. Внизу вы получите все необходимые инструкции. А этот маленький урок преследовал только одну цель — доказать вам, что мне незачем прибегать к насилию. Я мог бы овладеть вами очень легко, пользуясь вашей собственной слабостью. Но я этого не сделал и не сделаю впредь, поэтому оставьте ваши глупые страхи. Вы в полной безопасности по очень простой причине — теперь я имею дело с офицером его величества, а не с официанткой из таверны. Вы являетесь полномочным представителем короля, и все обязаны относиться к вам с должным уважением. Помните об этом!

Он вышел, а Камилла рухнула на стул, стараясь хоть немного привести в порядок свои мысли. Значит, он хотел только проучить ее! Воспользовался смятением девушки, надругался над искренним чувством, чтобы показать, как уязвима женщина перед властью мужчины. Она чувствовала себя глубоко униженной и в то же время не могла забыть тот восхитительный трепет, ту сладкую дрожь, что пронизала ее в объятиях Филиппа… Не могла забыть горящий страстью взор, опровергавший все жестокие слова.

Выйдя из казармы, она увидела поджидавшего ее шевалье. Тот в нескольких словах, нарочито холодным и сухим тоном объяснил, каковы обязанности караульного офицера. В течение трех дней ей надлежало неотлучно находиться в казармах, оставаясь также и на ночь, поскольку могли возникнуть самые непредвиденные обстоятельства.

Камилла слушала его бесстрастно. Глядя на них, никто бы не заподозрил, что всего лишь четверть часа назад между ними произошло столь бурное столкновение. Судя по всему, каждому не терпелось вернуться к своим занятиям — у Филиппа было много дел при дворе, а Камиллу вновь ожидало сражение с высокими каблуками и с мэтром Пульчинабелли.

— Когда наступит моя очередь заступить в караул? — только и спросила девушка.

— Через пять дней.

— Слушаюсь, сударь.

— Вечером мы еще об этом поговорим.

— Боюсь, что не смогу освободиться…

— Начинаются капризы! — бросил он сквозь зубы и отошел прежде, чем Камилла смогла вымолвить хоть слово в свое оправдание.

Девушка вздохнула, восхищаясь помимо воли статным сложением и упругой походкой шевалье… Она спрашивала себя, хватит ли у нее сил устоять перед чарами этого обольстительного палача.

31

Наконец настал великий день. Камилле предстояло впервые появиться при дворе. Церемония была назначена на пять часов дня, но уже с десяти утра весь дом был на ногах. Камилла еще не поднялась с постели, когда в спальню ее бесцеремонно ворвались Зефирина с мэтром Пульчинабелли.

— Как? Вы и не думаете вставать? Хватит валяться! Времени мало, а дел невпроворот!

Камилла чувствовала, что не вполне проснулась. Ночью она долго лежала без сна, возбужденная предстоящим событием, а еще больше — утренним происшествием. Ей так и не удалось справиться со смятением, в которое поверг ее Филипп. Магнетизм, исходивший от него, завладел всем ее существом, она испытала неведомые ей прежде и необыкновенно тревожные чувства. Она не знала, что мужчина может так воздействовать на женщину, и подозревала — хотя пока еще не имела понятия о любви, — что в реальности эта власть может оказаться гораздо сильнее. Перебирая в памяти все подробности свидания с шевалье, она то негодовала, то приходила в восторг, а в результате заснула лишь с первыми лучами солнца.

Пульчинабелли без лишних слов приказал ей подниматься, чтобы одарить последними советами. Еще не сняв ночную рубашку, девушка надела туфли с высокими каблуками. Позавтракать ей толком не дали — она успела лишь выпить на ходу чашку теплого молока и ухватить один из хрустящих хлебцев, лежавших на подносе в ее спальне.

А танцмейстер уже заставлял ее прохаживаться, приседать в реверансе, кружиться и поворачиваться в разные стороны. Это было повторением пройденного за всю неделю. Камилла с Зефириной в последний раз отрепетировали предстоящую церемонию под придирчивым взором итальянца. Пульчинабелли, казалось, пребывал полном отчаянии.

— Нас ожидает несомненный провал! — бормотал он, прикладывая театральным жестом ладонь ко лбу.

Он потребовал, чтобы его ученица еще раз станцевала менуэт, испустил последний тяжелый вздох и отправился домой, волоча ноги и понурившись, как если бы готовился к концу света.

А на смену танцмейстеру явился парикмахер, чтобы причесать молодых женщин. Согласно новым веяниям моды, волосы полагалось стягивать узлом на затылке. Шиньоны почти вышли из употребления — лишь иногда прикалывали несколько искусственных локонов сзади или сбоку. Главным же в прическе были изящные украшения — цветочки, крохотные птички, банты, кружева, брошки. Зефирина сожалела о прежней пышности — еще несколько лет назад волосы начесывали спереди, а по плечам свободно ниспадали завитые букли. Однако с капризами моды нельзя было не считаться — графиня де Ферриньи никогда не посягнула бы на подобную святыню.