Карт-бланш императрицы - Анастасия Монастырская

Хотя иногда и бывают исключения. Был тут один старый генерал. Некто Федор Михайлович Шестаков. Может, слышал? Прослужив более сорока лет, он ни разу не был в Петербурге, и приехал сюда только по случаю отставки за получением документов, необходимых для пенсии. Мне его представили. Увидев Шестакова я искренне удивилась, так как полагала, что знаю всех своих генералов, и, не сдержавшись, заметила: — Как же так, Федор Михайлович, что я до сих пор ни разу вас не видала? Он в долгу не остался: — Да ведь и я, матушка-царица, тоже вас не знал. Я была в восхищении от столь простодушного ответа. — Ну, меня-то, бедную вдову, где же знать! А вы, Федор Михайлович, все же генерал! Так и расстались, довольные шутками друг друга. Вот как надобно с императрицей разговаривать, да не каждому дано.

Дрема наступает. Уютно рядом с тобой. Завтра вновь тебя позову. Боже мой, как спать-то хочется! Убаюкал молчанием. Доброй ночи. Только не уходи. Побудь рядом.

ГЛАВА 23.

Сны были мягкие и пушистые, словно снег на краю опушки. Пятнадцатилетняя Фике стояла возле кареты на границе России и Пруссии. Щеки разрумянились. Глаза весело блестели. Руки раскинуты, словно крылья. Старый плащ распахнулся на груди, впуская обжигающе ледяную свежесть. "Холодно!". Оступилась, поскользнулась и вдруг соскользнула вниз по ледяной дорожке. С высокой ели просыпалась снежная пыль. Фике засмеялась. "Я буду русской царицей!". От звонкого голоса вверх поднялось воронье. Эхо насмешливо передразнило — "царицей!". А она все катилась и катилась вниз, навстречу неизвестности.

— Фике! Вернись! Вернись!

Она только беспомощно кричала:

— Помогите!

И в тот момент, когда едва не рухнула в полынью, сильная узкая рука схватила за девичье запястье. Удержала. Однако острые края льда пропороли кисть. Белый снег окропили алые капли. Испуганные голубые глаза в бриллиантиках слез встретились со взглядом карих и почему-то печальных глаз. И сразу стало спокойно и тепло. Больше с ней ничего не случиться.

— Кто ты?

Проснулась чуть позже обычного. В семь часов. Не открывая глаз, улыбнулась, и протянула руку. Улыбка тут же исчезла.

Пусто.

Подушка рядом примята. На подушке изогнутое перышко — белое и легкое. Словно и не было ни ночного гостя, ни разговора при свете потрескивающей свечи.

Вот нет рядом, и как-то одиноко стало. Зачем ушел? Ведь просила остаться. Позвонила в колокольчик:

— Протасову ко мне! Быстро!

Фрейлина прибежала тут же, испуганная возможной немилостью.

— Ваше величество! Простите! — тут же повалилась в ноги. — Недоглядела я, не поняла. Только сейчас узнала.

— О чем узнала? — сварливо спросила императрица, умываясь холодной водой.

— О поручике, Алексее Семенове. Того, кого я вам рекомендовала этой ночью.

— А что с ним? — Екатерина побледнела, предчувствуя неладное. — Что не так?

— Государыня, он после контузии. Ничего не слышит, а потом столь молчалив, боясь попасть впросак. Но дело свое знает. Почему вы смеетесь, ваше величество?

Екатерина хохотала, повалившись на кровать:

— А я-то, дура сентиментальная! Подумала, что в первый раз встретила умного мужчину. Слушает, не перебивая, и, что самое удивительное, молчит. Вот, думаю, повезло! Оказалось, контузия. Ха-ха.

Протасова перевела дух: не осерчала, и Слава Богу! Ей бы первой досталось за то, что недоглядела. Все известно, что государыня не терпит физических недостатков у фаворитов. Потом уже когда привыкнет, то по-другому воспринимает, но поначалу злится.

— Знаешь, что, Аннушка, — посерьезнела вдруг императрица. — Глухой, не глухой, это совершенно неважно. По душе пришелся. Так что зови его прямо сейчас. А то ушел рано утром, даже толком попрощаться не успели. — Екатерина поймала удивленный взгляд фрейлины. Но объяснять свою просьбу не стала — пусть думает, что хочет, ее дело маленькое — выполнять приказы. Эх, лишь бы еще увидеть его еще разок.

Ждать пришлось недолго.

— Поручик Семенов, ваше величество.

Екатерина с удивлением рассматривала склонившегося перед ней щуплого молодого человека, чьи черные волосы были перевязаны черной лентой. Он был одет в хорошо знакомую ей форму Семеновского полка. Императрица бросила взгляд на руки — короткие пальцы, на кистях ни одного шрама. Что за глупая шутка!

— Кто это? — императрица пылала от негодования. — Кого ты мне привела?

Теперь растерялась Протасова:

— Алексея Семенова, государыня, как вы и просили, — и подойдя к ней поближе, опасливо прошептала: — Что-нибудь не так?

— Спроси его, где он был вчера.

— Он же глухой, ваше величество.

— Почему глухой? Ах да, ты же говорила. Грамоту разумеет?

Поручик грамоту разумел.

— Вот лист и бумага, спроси его, где он был.

Почерк у поручика оказался неряшливый и некрасивый. И сам он был неприятен. Что только в нем Протасова нашла! Прочитав ответ глухого, императрица разозлилась еще больше. Накануне он был в казармах. Приглашение к императрице получил, но не пошел, так поел слишком много репы и гороха и все время испускал вздохи, которые ошибались выходом. А потом заболел живот, и стало не до любовных подвигов. Он приносит государыне свои нижайшие извинения.

— Какая пошлость, — брезгливо пробормотала императрица. — Репа и горох. Но хоть честен. И на том спасибо. Уведи его, и чтоб больше я никогда поручика не видела в своих покоях. Он мне противен.

Настроение испортилось. Она мрачно пила кофе, глядя на хлопья снега, вызывавшие в памяти туманные образы. На серебряном подносе лежало изогнутое перышко, подрагивающее на сквозняке.

— Кто ты? Где ты? С кем ты?

ГЛАВА 24.

Орлову удалось невероятное: в довольно скорые сроки чума отступила от Москвы. Тому способствовали не только жесткие меры, но и наступившие раньше времени холода. Эпидемия была остановлена. Он торжественно вернулся в Петербург, ожидая нового потока наград и любовных признаний. Ожидания сбылись: и награды получил, и любовные признания. Но только не со стороны императрицы.

По его возвращению тоска Екатерины только усилилась. Гри Гри следил за каждым ее шагом, не отказывая себе в собственных удовольствиях. Теперь все открыто говорили об его изменах. Больше всего императрица боялась подхватить дурную болезнь, зная природную распущенность своего надоевшего любовника.

Как-то Императрице передали копию письма французского посланника Беранже: "Природа сделала его не более как русским мужиком, таким он и остался до конца. Он развлекается всяким вздором; душа у него такова же, каковы у него вкусы. Любви он отдается так же, как еде, и одинаково удовлетворяется как калмычкой или финкой, так и самой хорошенькой придворной дамой. Это прямо бурлак". Этот русский открыто нарушает законы любви по отношению к императрице. У него есть любовницы в городе, которые не только не навлекают на себя гнев государыни за свою податливость Орлову, но, напротив, пользуются ее покровительством. Сенатор Муравьев, заставший с ним свою жену, чуть было не произвел скандала, требуя развода; но царица умиротворила его, подарив ему земли в Лифляндии".

Екатерина спокойно отреагировала на французские сплетни. При тех успехах, которых достигла Россия за годы ее царствования, она могла позволить себе подобную роскошь — не замечать сплетни и скабрезные картинки, гулявшие по Европе. Россия стала великой державой. Чем русская императрица немало гордилась. Иностранные дипломаты часто гадали, кто же входит в петербургский кабинет, благодаря чьим усилиям Россия занимает столь почетное место в мире и как велико число этих сановников. Однако остроумнее всех сказал принц де Линь, хорошо знавший истинное положение дел, быть может, преувеличивая роль императрицы во внешнеполитических делах, говорил об этом так: "Петербургский кабинет совсем не так огромен, как заключает о нем Европа, он весь помещается в одной голове Екатерины". За эту фразу можно было простить остальные его высказывания, куда более едкие и откровенные.

Так что пусть пишут, обсуждая альковные увлечения российской императрицы. И не такие слышала. В конце концов, если у нее такая гениальная голова, то почему нужно забывать о желаниях тела?! Одно другому не мешает.

После той странной ночи измены Орлова ее уже не задевали. Знала и о том, что пьяный Григорий умудрился взять силой свой тринадцатилетнюю племянницу. Теперь она подумывала их поженить, но только не знала, как подступиться к подобному делу. А потому попросила вездесущего Панина устроить еще одно испытание для нахального фаворита. Тот с удовольствием выполнил пожелание государыни, отправив Орлова в маленький румынский городок Фокшаны, где должен был быть подписан мирный договор с турками. Переговоры грозили затянуться на долгие месяцы, тем самым государыня получала долгожданную передышку. Не прошло и недели, как Орлов отбыл в Румынию со всей помпой.