Тот, кто шепчет - Джон Карр

Он дернул главный рубильник на распределительном щите в коридоре. Он выбежал в темноте из комнаты с портфелем, который бросил на бегу, потому что все его внимание было сосредоточено на тяжелом – из-за кусков парапета, все еще лежавших в нем, – плаще. Он выскочил из дома и попал прямо…

– Прямо – куда? – спросил Майлс.

– Прямо в объятия полицейского. Вы помните, что Хедли даже не стал преследовать его? Хедли просто открыл окно и засвистел в полицейский свисток. Мы договорились обо всем еще по телефону, предвидя, что нечто подобное может произойти.

Гарри Брук, он же Стивен Кертис, находился в полицейском участке на Камден-Хай-стрит до тех пор, пока мы с Риго не вернулись из Гэмпшира. Затем он был доставлен на Болсовер-Плейс для того, чтобы Риго официально опознал его. Я сказал вам, мой дорогой Хэммонд, что визит Хедли может иметь не самые приятные последствия для одного человека, находившегося тогда в комнате Фей, и я имел в виду вас. Но это подводит меня к тому, что мне хотелось бы сказать в заключение.

Доктор Фелл откинулся на спинку стула. Он взял свою погасшую пенковую трубку, забитую серебристым пеплом, и снова положил ее. Он тяжело дышал, словно ему было очень не по себе.

– Сэр, – начал он громоподобным голосом, но тотчас же понизил его, – я не думаю, что вы должны чрезмерно тревожиться за вашу сестру Марион. Возможно, мои слова прозвучат неучтиво, но эта молодая леди крепка как скала. Потеря Стивена Кертиса не причинит ей особого вреда. Но с Фей Ситон дело обстоит совсем иначе.

В маленьком обеденном зале стояла тишина. Был слышен шум дождя за окнами.

– Я уже рассказал вам всю ее историю, – продолжал доктор Фелл, – или почти всю. Больше я не должен ничего говорить, ибо не имею права вмешиваться в чужую жизнь. Но в эти последние шесть лет на ее долю должно было выпасть немало испытаний.

Она была изгнана из Шартра. И даже в Париже ей по-прежнему грозил арест за убийство. Поскольку она не показала Хедли свое французское удостоверение личности, я склонен заподозрить, что она добывала себе хлеб на панели.

Но эта девушка обладала неким качеством – назовите его великодушием, назовите его чувством обреченности, назовите его как вам угодно, – которое в самых крайних обстоятельствах не позволило ей сказать правду и разоблачить человека, бывшего некогда ее другом. Она чувствует, что некий злой рок настиг ее и уже никогда не отпустит. Ей осталось жить в лучшем случае всего несколько месяцев. Сейчас она лежит в больнице, больная, подавленная и утратившая надежду. Что вы думаете обо всем этом?

Майлс встал.

– Я отправляюсь к ней, – сказал он.

Раздался скребущий звук по ковру – это Барбара Морелл рывком отодвинула стул. Ее глаза были широко раскрыты.

– Майлс, не будьте идиотом!

– Я отправляюсь к ней.

И тогда она высказала ему все, что было у нее на душе.

– Послушайте, – сказала Барбара, положив руки на стол. Она говорила спокойно, но очень быстро. – Вы не влюблены в нее. Я поняла это, когда вы рассказали мне о Памеле Гойт и о вашем сне. Она для вас – то же, что и Памела Гойт, образ, рожденный из покрытых пылью старинных книг, мечта, сотворенная вашим воображением. Послушайте, Майлс! Это околдовало вас. Вы мечтатель и всегда были им. Какой бы, какой бы безумный план ни возник у вас в голове, он не может не привести к катастрофе еще до того, как она умрет. Майлс, ради Бога!

Он подошел к стулу, на котором оставил шляпу. В голосе Барбары Морелл – искренней, полной сочувствия, пекущейся, подобно Марион, о его же благе, – зазвучали пронзительные нотки.

– Майлс, это глупо! Подумайте о том, кто она!

– Меня ни в малейшей степени не интересует, кто она, – сказал он. – Я отправляюсь к ней.

И Майлс Хэммонд еще раз вышел из маленького обеденного зала ресторана Белтринга и поспешил вниз по потайной лестнице навстречу дождю.