Мировой порядок - Генри Киссинджер

Исчерпывающий и бесстрастный «каталог» необходимых условий успеха, перечисляемых в «Артхашастре», побудил уважаемого политического теоретика двадцатого столетия Макса Вебера высказать мнение, что «Артхашастра» является примером «радикального макиавеллизма…по сравнению с которым «Государь» Макиавелли безвреден». В отличие от Макиавелли Каутилья нисколько не ностальгирует по добродетелям «золотого века». Единственный критерий добродетели, для него приемлемый, – это насколько точен его анализ пути к победе. Но описывает ли он политику, которая проводилась в действительности? По Каутилье, равновесие, если такое вообще достигалось, есть временный результат взаимодействия небескорыстных мотивов; это не стратегическая цель внешней политики (как в случае европейских концепций послевестфальского мира). «Артхашастра» – руководство по завоеваниям, а не пособие по строительству международного порядка.

То ли следуя рецептам «Артхашастры», то ли нет, Индия достигла наибольшего территориального охвата в третьем веке до нашей эры, когда почитаемый император Ашока правил землями, включавшими всю сегодняшнюю Индию, Бангладеш, Пакистан и часть Афганистана и Ирана[87]. Затем, примерно когда Китай стал объединяться под властью императора Цинь Ши-хуанди, в 221 году до нашей эры, Индия раскололась на конкурирующие царства. Вновь объединенная несколько столетий спустя, она снова распалась в седьмом веке нашей эры, когда ислам бросил вызов монархиям Европы и Азии.

Почти тысячелетие Индия – с ее плодородными почвами, богатыми городами и блистательными интеллектуальными и технологическими достижениями – пребывала жертвой завоеваний и преобразований. Волны завоевателей и авантюристов – турки, афганцы, парфяне, монголы – накатывали каждое столетие из Центральной и Юго-Западной Азии на индийские равнины, создав в итоге лоскутное одеяло из мелких княжеств. Субконтинент стал своебразным «Большим Ближним Востоком», где властвовали узы религии, этнической принадлежности – и стратегической целесообразности, сохранившиеся по сей день. На протяжении большей части этого периода завоеватели были слишком враждебны друг другу, чтобы допустить чье-либо доминирование в регионе или ослабить индийские династии на юге. Позднее, в шестнадцатом столетии, наиболее искусным из этих захватчиков, моголам, удалось объединить существенную часть субконтинента под своим правлением. Империя Великих Моголов воплощала собой палитру индийских различий: мусульманская вера, тюркско-монгольская по этническому составу, персидская по культуре элита, империя правила индуистским населением, фрагментированным региональными идентичностями.

В этом водовороте языков, культур и вероисповеданий появление очередных иностранных авантюристов в шестнадцатом веке сначала не показалось столь уж значимым событием. Рассчитывая на прибыль от расширяющейся торговли с богатой империей Великих Моголов, частные английские, французские, голландские и португальские компании соперничали друг с другом за плацдармы на субконтиненте и за обзаведение дружескими связями. Индийские владения Британии были самыми крупными, пусть и создавались изначально без четко сформулированных намерений (это побудило профессора современной истории из Кембриджа заметить: «Мы, кажется, покорили и заселили полмира в приступе рассеянности»). Едва британцы основали оплот своей власти и коммерции в восточном регионе Бенгалии, он оказался в окружении конкурентов, европейских и азиатских. С каждой новой войной в Европе и обеих Америках британцы в Индии принимались воевать с колониями конкурентов и их союзниками; с каждой победой они приобретали новые и новые активы за счет разгромленного противника. По мере увеличения британских владений – технически принадлежавших Ост-Индской компании, а не государству, – возникло убеждение, что им угрожают: Россия с севера, Бирма, то воинственная, то разобщенная, и амбициозные и все более независимые моголы. Тем самым появилось оправдание (по мнению британцев, конечно) дальнейших аннексий.

В конечном счете Великобритания обнаружила, что создает индийское государство, единство которого зиждилось на безопасности континентальной полосы территорий (современные Пакистан, Индия, Бангладеш и Мьянма). Произошло даже что-то вроде определения индийских национальных интересов, сформулированных для географического понятия, которое фактически действовало как государство, даже при отсутствии (предполагаемом) индийского народа. Эта политика усматривала безопасность Индии в британском военно-морском господстве в Индийском океане; в дружеских отношениях (или хотя бы нейтральных) с режимами Азии, от Сингапура до Адена; и в установлении мира на Хайберском перевале и в Гималаях. На севере Британия сопротивлялась притязаниям царской России с помощью совместных усилий шпионов, исследователей и местных сателлитов, подкрепленных небольшими контингентами английских войск (пресловутая «Большая игра», или гималайская геостратегия). Также Британия сдвинула границы Индии с Китаем севернее, в сторону Тибета; это стало одним из поводов к войне Китая с Индией в 1962 году. Современные аналоги этой политики являются ключевыми элементами внешней политики независимой Индии. Они определяют региональный порядок Южной Азии, чьим «стержнем» служит Индия, и предотвращают попытки любой страны, не важно, каково ее внутреннее устройство, обрести могущество в степени, представляющей угрозы для соседних территорий.

Когда Лондон отреагировал в 1857 году на мятеж мусульманских и индийских солдат в армии Ост-Индской компании, объявив прямое британское правление, этот акт не рассматривался как установление британского управления в иностранном государстве. Скорее, это виделось как нейтральный надзор и «цивилизаторская миссия» по отношению к многообразию индийских народов и княжеств. Еще в 1888 году один из ведущих британских администраторов заявлял:

«В Индии нет и никогда не было, равно как и в любом из местных княжеств, соответствующего европейским представлениям единства, будь то физическое, политическое, социальное или религиозное… С тем же успехом и той же вероятностью можно смело ожидать, когда некий единый народ займет место нынешних народов Европы».

Решив после подавления мятежа управлять Индией как единым имперским доминионом, Великобритания сделала важнейший шаг к рождению подлинно единой Индии. Разобщенные регионы соединили при помощи железных дорог и общего языка (английского). Чудеса древних цивилизаций Индии изучались и каталогизировались, элита Индии набиралась знаний и опыта от британской мысли и британских институтов. Британия невольно заставила Индию вспомнить, что та – единое образование под иностранным владычеством, и вдохновила индийцев на мысли о сплоченности: чтобы избавиться от иностранного влияния, нужно осознать себя как нацию. Влияние Британии на Индию можно сравнить с влиянием Наполеона на Германию, чьи мелкие разрозненные княжества до той поры воспринимались исключительно как географическое, а не национальное, единство.

Способ, которым Индия добилась независимости и обозначила свою роль в мире, отражает ее разнообразное наследие. Индия выживала на протяжении веков, сочетая непроницаемость культуры и необыкновенную психологическую ловкость в отношениях с оккупантами. Пассивное сопротивление Мохандаса Ганди британскому правлению стало возможным в первую очередь благодаря духовному призванию самого Махатмы, но оно оказалось и наиболее эффективным методом противостояния имперской власти, поскольку уповало на основные ценности свободного и либерального британского общества. Как американцы двумя столетиями ранее, индийцы боролись за независимость, опровергая «справедливость» колониального статуса концепциями свободы, которые осваивали в британских школах (в том числе в Лондонской школе экономики, где будущие лидеры Индии приобрели многие из своих квазисоциалистических идей).

Современная Индия видит в независимости не только триумф национального строительства, но и торжество универсальных моральных принципов. Подобно американским отцам-основателям, ранние лидеры независимой Индии приравняли национальные интересы к проявлениям высокой нравственности. Однако они действовали по вестфальским принципам применительно к распространению внутренних институтов, выказывая слабую заинтересованность в развитии демократии и отстаивании прав человека в мировом масштабе.

Как сказал премьер-министр нового независимого государства Джавахарлал Неру, основой внешней политики Индии будут национальные интересы страны, а не идеалы международного сотрудничества и не культивация «совместимых» способов правления. В своей речи 1947 года, вскоре после обретения независимости, он объяснил: