Пейтон-Плейс - Грейс Металиус

— В чем дело, Мэт? — спросил редактор. — Неужели мы действительно накаркали сегодня днем? Кто-нибудь заболел?

— Нет, — сказал доктор. — Но в больнице есть кое-какие проблемы, и я должен быть там.

— Надеюсь, дело касается не бухгалтерии, — смеясь, спросил Сет. — Я слышал, эти парни из ревизионного департамента еще те негодяи.

— Нет, Сет, это не касается бухгалтерии, — ответил Док, и к нему вернулся добродушный смех. — Но лучше проверить, пока федеральные службы не сели мне на хвост.

— Конечно, Мэт, — хохотал Сет. — Жаль, что ты не будешь сегодня играть. До завтра.

— Пока, Сет, — сказал Док и мягко повесил трубку.

Селена Кросс не ушла из дома Свейна, она лежала наверху в спальне с холодным компрессом на лбу.

— Оставайся здесь, — сказал Док. — Лежи здесь и никуда не уходи. Когда тебе будет получше, мы обсудим, что мы можем сделать.

— Нечего делать, — сказала Селена. Ее начало сильно рвать, доктор держал для нее тазик.

— Лежи спокойно, — сказал он. — Мне нужно ненадолго спуститься вниз.

В столовой Свейн сразу подошел к серванту и налил себе большую порцию шотландского виски.

«Джин, виски, молоденькая девочка в спальне, надо бы мне быть поосторожнее, — гримасничая, подумал он, — иначе у меня будет репутация пьянствующего негодяя».

Вторую порцию он прихватил с собой в гостиную и расположился там на парчовой софе напротив пустого камина.

«И что вы собираетесь делать, Мэтью Свейн? — спросил он себя. — Вы предавались разглагольствованиям годами. Как вы собираетесь поступить теперь, когда пришла пора проверить ваши замечательные идеи? Нет ничего дороже жизни, а, Мэт? А как еще можно назвать то, что ты думаешь сделать, как не уничтожение самого дорогого?»

Свейн допил второй стакан. Он был достаточно честен, чтобы признать, что тот бой, который он вел сейчас с самим собой, навсегда оставит след в его жизни, он понимал, что какое бы решение он ни принял, всю оставшуюся жизнь он будет терзаться вопросом, правильно ли он поступил. Это правда, что он никогда не нарушал закон, если не считать еженедельную игру в покер в штате, где азартные игры были запрещены законом.

«Никаких исключений, Мэтью, — говорил себе Док, — покер у Сета — это нарушение закона в этом штате, так что ты нарушал закон.

— Но не в работе, — протестовало его второе я, — никогда в работе.

— Нет, не в работе. Правила есть правила, и ты всегда им подчинялся. Конечно же, ты не собираешься нарушать их теперь, в твоем-то возрасте. А как же исключения? Ты сообщаешь о случаях заболевания сифилисом, ты ставишь в известность полицию, если к тебе обращается человек с пулевым ранением. В твоем деле нет исключений. Правила есть правила, никаких исключений.

— Но если Селена родит этого ребенка, это разрушит всю ее жизнь.

— Это не твоя забота, Мэтью. Обратись в полицию. Проследи за тем, чтобы этот Лукас ответил по закону. Но не дотрагивайся до Селены.

— Ей только шестнадцать лет. У нее впереди вся жизнь, и сейчас она может лишиться всего. Это уничтожит ее.

— Ты можешь убить ее.

— Ерунда. Я сделаю это в больнице, со всеми предосторожностями.

— Ты что, сошел с ума? В больнице? Ты бредишь, ты просто законченный идиот!

— Я бы мог это сделать. Я могу это сделать так, что никто не узнает. Я могу сделать это сегодня вечером. В больнице практически никого нет. В этом месяце почти никто не болел.

— В больнице? Ты псих? Ты что, действительно, псих?

— Да, черт возьми, я псих! Чья это больница, в конце концов? Кто построил ее, черт подери? Кто лелеял и ухаживал за ней, если не я?

— Что ты хочешь сказать? Что значит твоя больница? Эта больница принадлежит обществу, которому ты торжественно клялся служить всю свою жизнь. Так говорит штат, так говорит страна, так говорится в клятве, которую ты давал столь давно, что сам уже не помнишь. Твоя больница. Хм. Наверное, ты спятил».

Мэтью Свейн швырнул пустой стакан в камин, он с громким звоном разбился о решетку, осколки веером разлетелись по полу.

— Да, черт возьми, я спятил! — вслух сказал доктор, вышел из гостиной и направился к лестнице, ведущей на второй этаж.

И все это время его преследовал тихий голос.

«Вы конченный человек, доктор Свейн, — говорил он. — С вами все кончено. Смерть, венерические заболевания и организованная религия, в таком порядке, да? Только не заставляйте меня когда-нибудь еще слушать ваши разглагольствования. Сегодня вечером вы сознательно собираетесь служить смерти, а не защищать жизнь, как говорилось в вашей клятве».

— Тебе получше, Селена? — спросил доктор, входя в темную спальню.

— О, Док, — сказала она, глядя на него. — О, Док, я бы хотела умереть.

— Перестань сейчас же, — бодро сказал он. — Мы позаботимся обо всем, будешь как новенькая.

«И иди ты к черту, — сказал Свейн нашептывающему голосу, — я защищаю жизнь, эту жизнь, Селену Кросс, которая уже живет».

— Послушай, Селена, — сказал д-р Свейн. — Слушай меня внимательно, вот что мы будем делать.

Через час Констанс Маккензи проезжала мимо больницы Пейтон-Плейс с Майклом Росси на машине, которую он купил предыдущей весной. В большом окне из непрозрачного стекла горел свет, Констанс знала, что это операционная.

— Наверное, что-то случилось, — сказала она. — В операционной свет. Интересно, кто заболел?

— Это то, что я обожаю в Пейтон-Плейс, — сказал, улыбаясь, Майкл Росси. — У человека не может случиться несварение желудка без того, чтобы весь город не поинтересовался, кто, почему, где, когда и что он собирается с этим делать.

— Столичный хвастун, — сказала Констанс.

— Выставляюсь перед фермерской дочкой, — Майкл взял ее руку и поцеловал кончики пальцев.

Констанс откинулась на сиденье и удовлетворенно вздохнула. Завтра ей не надо открывать с утра магазин, Селена обещала сделать это за нее, Эллисон проводит уикенд с Кэти Элсворс, а Констанс на пути в город, что в восемнадцати милях от Пейтон-Плейс, где она собирается вдали от соседских глаз поужинать с любимым мужчиной.

— Почему счастливо вздыхаем?

— Мой марафон закончен, — сказала Констанс и прижалась щекой к его плечу.

— Сигарету?

— Пожалуйста.

Он прикурил одну за другой две сигареты и одну передал Констанс. В секундной вспышке зажигалки она увидела изгиб его брови и классический греческий нос. Его губы, сжимающие сигарету, были полные, но не чувственные, линии подбородка были четкие и приятные.

— В целом, — сказала она, — голова, вычеканенная на древнегреческой монете.