Argumentum ad hominem - Вероника Евгеньевна Иванова

не зевнул в затылок и не сообщил: тогда беспокойство станет частью тебя, что совершенно непозволительно. И в чем-то даже постыдно. Потому что правильное и неправильное – оно только снаружи, а ты – такой, какой есть.

Сонга ведь сказала примерно то же самое. Что это должно происходить, а значит, произойдет. Вне зависимости от моего мнения, тем более, моего желания. А я…

Не хочу. Потому что мне больно. Потому что каждый новый шаг в эту сторону отдаляет меня от всех предыдущих достижений. Я столько лет старался если не понять, то хотя бы принять окружающий мир, и что толку? Все выброшено прочь. Все напрасно. Потому что теперь мне приходится начинать заново, только теперь старательно сортируя реальность на полезную и вредную.

Хотя, это довольно просто, и в большинстве случаев получается само собой. Вот, к примеру, сонга. Она – полезная. Она помогает. Да, не бесплатно, как говорится, не без умыслов и замыслов, но готова к сотрудничеству, а большего и не нужно. Но она – сонга. А как быть с обычными людьми?

Пока все, кого я успел увидеть после сеанса песни и пляски, были отнесены в категорию «не доставляют неудобств». И учитывая, что ни с кем из них меня раньше не сталкивало, подобное положение дел ощущалось вполне нормальным. Конечно, с поправкой на ветер, сифонящий в моем черепе от уха до уха. Но те, кто был раньше, кто остался там, в совсем недавнем прошлом…

Я не понимаю, как отношусь к ним, и как они относятся ко мне.

Причем, это не имеет никакой связи с обычной памятью. События, факты, даты, подробности никуда не делись. Вот только они утратили то, что, наверное, я бы и сам ещё пару дней назад посчитал абсолютно несущественным: полностью лишились малейшего оттенка чувств.

Они ведь что-то вызывали во мне, люди и их поступки. Вроде бы, я огорчался и радовался, возможно, даже что-то любил и ненавидел. Но теперь все стерто. Начисто и подчистую.

Тот же Портер. Кем он был? Не по штатному расписанию, должности, служебным обязанностям, а лично для меня? Что я чувствовал в его присутствии? И чувствовал ли что-то вообще?

Сейчас это казалось почти невозможным, думать о чувствах. Даже на уровне «хорошо-плохо». Потому что этого уровня ещё не существовало. И не сможет возникнуть, пока…

Пока мы не встретимся снова. Но даже тогда, кто гарантирует, что ощущения, хоть какие-нибудь, вернутся или появятся? А вдруг все так и останется? Просто калейдоскоп лиц, который я буду бесстрастно сортировать по двум корзинам?

Да, это ужасающе правильно. Потому что не вызывает беспокойства. Потому что превентивно не позволяет этому самому беспокойству вообще случиться в моей жизни. Но почему мне так больно?

Хотя, когда перестаю думать, боль тоже. Перестает. И если полностью сосредоточиться на линиях камеры и строгом узоре решетки, можно достичь нирваны. Той убогой, что мне доступна. Либо молиться, чтобы мироздание подкинуло для наблюдения хоть что-нибудь, отличное от общего унылого фона. Пусть даже…

– Ты там как, не заснул ещё? Ну и славно. А то начальник требует.

Явление дежурного офицера тоже подойдет. Пусть и с непременными браслетами, стягивающими запястья за спиной.

Вообще, вся эта ситуация тоже требует. Объяснения.

Если трупы в многоэтажке нашли, установить виновника их появления не составило труда даже начинающему криминалисту. И тогда мне бы уже вовсю задавали вопросы. Или не задавали, а провожали бы по этапу. Если трупы не нашли, значит, их кто-то прибрал.

Кому могло понадобиться работать уборщиком, покрывая мои приключения? Только тому, кто находит их полезными. Для себя, естественно. И тут вопросы возникают уже у меня.

Покидая аэродром, я предполагал, что доберусь до Управления, чтобы получить нагоняй за опоздание, а потом займусь тем, что и полагается танку. Попробую сагрить босса, то есть. Потому что исполнители – всего лишь куклы для битья, которым зачастую и не положено быть осведомленными о планах начальства. А идти по всей цепочке от начала и до конца мне сразу показалось делом слишком муторным. Тем более, путем предусмотрительно установленных ограничений от доступа к служебной информации меня успешно отрезали, а копать наугад… Нафиг-нафиг. Потому что терпение и мазохизм все же разные понятия, хотя и чем-то близкие друг другу.

Но чего я не ожидал и не мог предположить, так это отсутствие необходимости вообще трепыхаться. Все сделали за меня. Хотя и мало объяснимым образом.

Транспортная полиция вежливо попросила выйти на ближайшей станции, где сдала меня с рук на руки, но не внутренней службе, а всего лишь своей муниципальной сестренке. Самому обычному патрулю. Который притащил меня в самый обычный полицейский участок. Единственным отличием от будничного стандарта оказалась полная индифферентность персонала: ни о чем толком не спрашивали, просто оформили задержание, закрыли в камере и забыли. О звонке я сам не стал заикаться. На кой черт? Надзорные в любом случае получили рапорт, а больше ни одной живой душе моё положение и состояние интересны не были и не могли быть. Так что, оставалось расслабиться и ждать следующего хода противника, чем я успешно и занялся. Гадая, зачтется ли при рассмотрении нарушений то, что на момент наступления полуночи моё местоположение уже было предельно точно установлено и зафиксировано, или же мне все равно влепят предварительное заключение.

И все шло как раз к такому варианту развития событий, пока меня вдруг не вздумали изъять из камеры. Потому что «начальник требует».

Признаться, я решил, что имеется в виду начальство сугубо «моё», но меня повели не на выход, а по периметру общего зала – в кабинет местного капитана. Это слегка путало коряво сложенную мной картину, но вызывало интерес, а потому…

Да, именно. Ощущалось предельно правильным. Поэтому я ни в коем случае не возражал, хотя и не ожидал от грядущего общения ничего выдающегося. Зато само выдающееся имело на сей счет свое исключительное мнение, и бросилось в глаза сразу же, едва я переступил порог.

Она стояла, упираясь ладонями в капитанский стол и чуть прогнув спину, поэтому обтянутые узкой юбкой ягодицы и бедра обращали на себя внимание самыми первыми. Потом взгляд уверенно спускался ниже, к разрезу и стройным ногам, вдоль каждой из которых строго посередине шел шов золотистого чулка. Заканчивалось все изящными щиколотками, каждая из которых, наверное, с легкостью уместилась бы в кольце моих пальцев, и глянцево-черными туфлями на высоком каблуке. А поскольку одна из ног была слегка согнута и поставлена на носок, можно было ещё и ясно разглядеть густо-красный