Бегом с ножницами - Огюстен Берроуз

— О, извините. — Натали убрала руку, потом понюхала пальцы. — Мы только что из «Макдоналдса». Не стоит пачкать Иисуса жиром, в котором жарили картошку.

Отец Киммель улыбнулся и кашлянул.

— Ну, в таком случае, чему обязан приятым сюрпризом?

Натали показала на крест на стене, над головой священника.

— Он что, из чистого золота?

От старости его шея уже плохо поворачивалась.

— О чем ты? — спросил священник, глядя прямо на нас и улыбаясь.

— Крест. За вами. Он золотой?

Отец Киммель крепко сжал лежащие на столе руки.

— Нет, думаю, просто медный. Золото мы здесь не стали бы держать. Из-за студентов там, в университете.

— А-а-а, — протянула Натали.

Я улыбнулся отцу Киммелю и вспомнил свой первый визит к нему. Мне было лет одиннадцать, мы с матерью и доктором Финчем гостили в его доме. Они втроем ушли в спальню, а я остался один в гостиной.

Делать было нечего, я открыл ящик стола, и там впервые в жизни увидел журнал «Хастлер».

— Нам нужно немного денег, — наконец собралась с духом Натали. — Не могли бы вы помочь?

Отец Киммель снова кашлянул. Выглядел он смущенным, словно мы только что попросили его защитить позицию церкви относительно абортов.

— Хм, ну, — замялся он, — и сколько же вам нужно?

— Сколько дадите, — ответила Натали. — Чтобы хватило на кино.

Он явно вздохнул с облегчением и улыбнулся.

— А, ну да, конечно. Думаю, что на кино мы найдем.

— И на попкорн, — добавила Натали.

Отец Киммель протянул руку к полке и снял кружку с пожертвованиями. Порылся в ней, добывая купюры в один доллар.

— Двадцать пять не соберется?

— Подождите, дайте посмотрю, — вздохнул он, продолжая перебирать деньги. — Тут должны быть и четвертные.

— Здорово. — Пока он не смотрел, Натали схватила Иисуса за голову — на ней тут же остался жирный след.

— Вот, есть. Двадцать пять долларов, из которых два — по двадцать пять центов. — Священник сунул деньги в руку Натали и поинтересовался: — Дома все в порядке?

— Да. — Натали пожала плечами. — Как всегда. Ну, нам пора. — Она встала.

Отец Киммель тоже поднялся из-за стола. Протянул мне руку.

— Приятно видеть тебя, Огюстен. Ты прекрасный молодой человек.

— Спасибо, — поблагодарил я.

— И тебя, милая. — Он сложил губы в трубочку.

Натали подставила щеку для поцелуя.

Потом спрятала деньги в карман, и мы направились к двери. Уже почти у самого выхода священник окликнул:

— Передай привет отцу, детка.

— Обязательно, — ответила она.

Едва оказавшись на улице, мы покатились со смеху.

— Ну и жулик! — кричала Натали. — Дал нам денег на кино из кружки для церковных пожертвований!

— С трудом верится, что он священник, — заметил я.

— Все эти бедняги отдавали свои денежки Богу. Для того чтобы мы с тобой могли посмотреть «На золотом пруду».

— О, неужели? — воскликнул я. — Его что, уже показывают?

— Да, — ответила Натали. — Думаю, как раз сегодня первый день.

— Надо срочно идти.

Мы попытались поймать машину до «Маунтэйн фармз молл», но никто не хотел нас подвозить. Пошли пешком. По дороге Натали вдруг сказала:

— По-моему, он пялился на мои сиськи.

— Правда? Ты всерьез?

— Да, — ответила она. — Но все нормально. Ведь благодаря этому мы посмотрим кино.

— Да, — согласился я. — Я понимаю, о чем ты.

О, рождественская елка

Мы с Натали сидим в грязной телевизионной комнате и смотрим «Любовную лодку». Кресла мы поставили по обе стороны от елки, чтобы, забравшись на них, было удобнее искать оставшиеся конфеты. Большую часть, конечно, уже съели. Натали по ошибке сунула в рот пластмассовую шоколадку. Почему Агнес упорно настаивала, чтобы вместе с настоящими сладостями повесили пластмассовые, мы никак не могли понять.

Надо уточнить, что на дворе уже стоял май.

Елка к этому времени потеряла почти все свои иголки; они ровным слоем покрывали пол и расползлись по всему дому. Каждый из нас постоянно обнаруживал их в своей кровати — острые коричневые колючки. Ветки на дереве стали сухими и ломкими и, едва за них потянешь, грозили оторваться.

И вот я рассеянно тянул за ветку до тех пор, пока она не осталась у меня в руке. Тем временем Жюли, менеджер круиза, пыталась убедить одного из клинически депрессивных пассажиров, что палуба левого борта — прекрасное место для встреч с новыми людьми и восстановления после любовных неудач. Я выпустил ветку из рук, и она упала на пол рядом с остальными.

Наша жизнь представляла собой одну сплошную полосу несчастий, прерываемую лишь походами в рестораны быстрого питания да время от времени кризисами и любопытными происшествиями.

Тот факт, что рождественская елка спустя пять месяцев после Рождества все еще стоит в комнате, чрезвычайно беспокоил всех обитателей дома. Каждый из нас считал, что убрать ее должен кто-то другой — а именно Агнес.

Однако Агнес наотрез отказалась убирать елку.

— Я вам не рабыня, — кричала она снова и снова. Поправляла на комоде свечи, подметала ковры, периодически мыла кое-какую посуду, но не прикасалась к елке.

— Лично я не возражаю, если эта дурацкая елка теперь будет стоять здесь вечно, — заявила Натали, не отрывая глаз от экрана телевизора. — Я к ней уже привыкла. Даже хочу, чтобы она стояла вечно. Это послужит Агнес хорошим уроком.

Честно говоря, по мне тоже пусть бы елка стояла здесь вечно. Она вполне гармонировала с обстановкой в доме. В каком-то роде она была, как пыль. На поверхности вещей обычно собирается какое-то определенное количество пыли — не больше. Так и здесь. Дом представлял собой настолько странное зрелище, что елка казалась даже к месту. Кроме того, в моей жизни уже был эпизод с выбрасыванием елки.

Мне было десять лет. Всю зиму отец и мать кричали друг на друга. Брат ушел из дома и поселился с товарищами, членами своей рок-группы, поэтому я оказался с родителями один, словно в ловушке. На холодильнике висел рождественский календарь — тот, в котором каждый день надо открывать маленькую дверку, пока не дойдешь до главного дня, двадцать пятого декабря. Я любил сидеть в кухне на полу, открывать дверки и меч-тать о том, чтобы заползти в эти теплые, уютно мерцающие комнатки.

— Ты урод, сукин сын! — тем временем во все горло кричала мать. — Ты хочешь, чтобы я была как твоя мамаша? Так я тебе не мамаша! Ты просто в нее влюблен, из-вращенец!

— Господи Боже, Дейрдре, успокойся, пожалуйста. У тебя истерика.

— Никакая у меня не истерика! — кричала мать, совершенно впав в истерическое состояние.

Так продолжалось всю зиму. На перилах террасы росли снежные валики, а в доме становилось все темнее, потому что ветки сосен склонялись под тяжестью снега к окнам.

Отец проводил почти все свободное время внизу, в спальне. Пил. А мать направила свою энергию в маниакальное предпраздничное безумство.

Она постоянно ставила одну и ту же пластинку с одной и той же песней: «Нам нужно маленькое Рождество». Когда песня заканчивалась, мать ставила на диван миску с клюквой, из которой она нанизывала бусы для елки, и возвращала иглу в начало.

На обеденный стол из тикового дерева она водрузила красные и зеленые свечи, а в центре тарелки с орехами пекан из сада своего отца в Джорджии поставила норвежского щелкунчика. Из подвала вытащила швейную машинку «Зингер» и принялась шить рождественские чулки, ангелов и оленей — на елку.

Когда я предложил испечь что-нибудь, она смастерила четырнадцать противней всякой всячины.

Читала мне рождественские истории, перьевой ручкой нарисовала рождественскую открытку, а потом отдала ее распечатать, чтобы посылать родственникам и знакомым. Даже разрешила собаке спать днем на диване.

Эта внезапная и лихорадочная жизнерадостность передалась и мне. Меня охватило страстное желание украсить собственную комнату в рождественском духе. Особенно хотелось повторить оформление, виденное в торговом центре. Пока мать проявляла чудеса вкуса и изобретательности, я попросту наполнил комнату многочисленными гирляндами дешевых мерцающих огней. Они свисали с потолка, теснились на окне и стенах. Даже вокруг настольной лампы я в несколько рядов обернул безвкусную серебряную гирлянду; прикрепил такие же на книжную полку и зеркало. Карманные деньги я истратил на две большие мерцающие звезды, которые повесил с обеих сторон стенного шкафа. Казалось, меня внезапно поразил вирус дурного вкуса.

Мать настояла, чтобы мы купили самую большую елку, которую смогли найти. Елку пришлось спиливать, а потом ее тащили к машине двое крепких мужчин. Когда ее привязали на верхний багажник «аспена», машина заметно осела.

Дома елка почти достала до потолка высотой семнадцать футов, а в ширину оказалась почти до дивана.