Александр Суворов - Сергей Григорьев

"Гордый Измаил у ног вашего величества".

И Потемкину в Яссы:

"Нет крепче крепости, отчаяннее обороны, как Измаил, падший пред высочайшим троном ее императорского величества кровопролитным штурмом. Нижайше поздравляю вашу светлость".

11 декабря Суворов отправил Потемкину донесение о победе, а 12-го торжественно въехал в Измаил. На гласисе старой крепости у Бендерских ворот выстроилась почетная стража Фанагорийского и Суздальского полков, несших в этот день караулы. Суворов во всех орденах, русских и иностранных, с орденской черной с желтым лентой через плечо стоял "стрелкой", слушая строевой рапорт коменданта Измаила Кутузова.

Приняв рапорт, Суворов поздоровался с гренадерами и начал говорить. Он говорил, покашливая, хриплым голосом, словно разбирая обыденный вахт-парад. И штурм Измаила в его словах представлялся как будто бы делом обычным, рядовым. Он хвалил солдат и командиров за точное исполнение приказов, за правильное, согласно диспозиции, занятие мест, назначенных штурмовым колоннам, за то, что все колонны по третьей ракете двинулись на штурм одновременно.

Никому Суворов не произнес хулы и кончил речь обычными, как на вахт-параде, словами:

- Субординация! Экзерциция! Дисциплина, чистота, здоровье, опрятность, бодрость, смелость, храбрость! Победа, слава, слава, слава!

Отслужили молебен. Под орудийный салют возгласили вечную память павшим и многие лета живым. Суворову подали донского жеребца.

Тут генералы и офицеры расступились. Из толпы вышел Гусек и подвел к Суворову червонно-золотого смирного коня. Убрали Смирного солдаты на славу, богато, как сами хотели: чепрак, шитый золотом, турецкое седло с высокой лукой, украшенное самоцветными камнями, между ушей коня колыхался пышный султан из белых страусовых перьев.

Суворов залюбовался конем.

- Ваше сиятельство! Прими солдатский подарок! - громко провозгласил Гусек и тише, для одного Суворова, прибавил: - Моя добыча конь-то, а уздечку я купил!

Суворов блеснул взором, подошел к Гуську, обнял его, поцеловал и похвалил коня:

- Хороший конь! Видно, что привык к парадам. Скажи товарищам от Суворова спасибо. Только принять подарок не могу. Мы, русские, воюем не за добычу. Донской конь принес меня сюда, донской конь и унесет отсюда!

Гусек с печальным восторгом воскликнул:

- Батюшки! От коня отказался!!

- Расседлай коня! - приказал Суворов.

Гусек поспешно исполнил приказание - расседлал Смирного, свалив чепрак, седло и остальной убор на землю.

Поникнув, стоял Гусек с уздечкою в руке; поднял на Суворова полные слез глаза и робко предложил:

- Может, хоть уздечку возьмешь?

- Взять не возьму, а куплю, пожалуй, - ответил Суворов, - коли недорого спросишь...

- Да по своей цене отдам. Три рубля заплатил...

Суворов взял из рук Гуська уздечку и приказал казаку взнуздать ею своего донского жеребца, а Мандрыкину велел заплатить Гуську три рубля.

Суворов вскочил на коня и шагом направился к Бендерским воротам.

Получив деньги, Гусек закричал: "Ура! Суворов платит?" - и кинулся к суздальцам. Они его окружили.

- Вот, братцы, штука! От коня отказался! А уздечку купил у меня, вот они, три рублика... Да где же дядя Никифор?

- Эва, хватился! Дядя Никифор в чайхане лежит...

Испуганный, побежал Гусек на майдан, нашел чайхану и вошел под ее сумрачный свод. Тяжелый, смрадный воздух захватил Гуську дыхание. На устланном соломой полу чайханы лежали вповалку и стонали раненые. Гусек нашел Никифора. Старый капрал лежал в сторонке, у стены, навзничь, с закрытыми глазами, накрытый плащом. Гусек тихо позвал его. Капрал открыл глаза:

- А, Гусек! Пришел? Ну, что?

- Да ведь дело какое, дядя Никифор! Он от коня-то отказался!

- От какого коня?

Гусек рассказал, как было дело. Лицо капрала просветлело. Он усмехнулся:

- Эх ты, дурак-вахлак, вздумал Суворова конем соблазнить!..

- А хотел он взять коня-то! Даже зарделся. Уж и хорош конь-то! Так он на коня жарко глядел!.. А уздечку мою за три рубля у меня купил...

- Дешево отдал...

Они помолчали.

- Ты не помри, дядя Кукушкин!

- Помру - похоронят. А ты кланяйся товарищам. Вели долго жить. Да еще погожу умирать. Я вроде бессмертный.

- Прощай, дядя Никифор. Поправляйся!

Гусек вышел из чайханы. Уже темнело. Но майдан гудел. Кое-где зажигались фонари. Отовсюду неслись песни, слышался женский смех.

Туман повил город пеленой. На валах перекликались часовые...

Суворова после штурма трепала лихорадка. Он стремился душой на север, тоскуя по белым снегам и крепкому морозу. Там, в России, болезнь всегда ослабевала или оставляла его совсем.

Пробыв под Измаилом еще несколько дней, он объявил, что едет в Петербург. Дорога лежала через Яссы, где проводил дни в роскоши и лени Потемкин. Александру Васильевичу предстояла с ним встреча.

В день отъезда Суворов простился с войсками.

Офицеры провожали его гурьбою.

Суворов сел в свою повозку. Дубасов - в свою. Возничий хлестнул коней. Тройка поскакала, за нею пара. Повозки прыгали по кочкам замерзшей дороги. В повозке Дубасова гремела и дребезжала посуда.

Г Л А В А П Я Т Н А Д Ц А Т А Я

АРХИЕРЕЙСКАЯ КАРЕТА

Унылая, бесснежная и в декабре, молдавская степь развертывалась впереди.

Решаясь на штурм Измаила, Суворов поставил на карту всю свою военную карьеру. Неудача штурма могла бы стать закатом звезды Суворова. Теперь она горела ярко, высоко поднявшись над горизонтом.

От фельдмаршала Потемкина Суворов получил в Измаиле очень любезное поздравительное письмо, но в нем за дружескими любезностями сквозили досада и неприязнь. Потемкин завидовал и не умел скрыть зависть свою. Встреча с Потемкиным не сулила доброго, хотя Суворов знал, что фельдмаршал готовит ему торжественную встречу.

Ближе к Яссам местность сделалась веселее, холмы круче, появились леса. Суворов ехал в тяжком полузабытьи. Было далеко за полдень. По расчету времени выходило, что скоро покажутся белые церкви старинных ясских монастырей с зелеными кровлями и золочеными куполами, как бы измятыми рукой времени, и красные черепичные крыши домов. Столица молдавских господарей приближалась. На колдобине тряхнуло. Суворов очнулся от забытья и крикнул ямщику:

- Стой! Колесо сломалось!

Ямщик осадил коней. Суворов выпрыгнул из повозки, и ямщик слез с козел. Подъехал на своей паре Дубасов.

- Ах ты, бездельник! - встретил подошедшего Дубасова Суворов, указывая на правое заднее колесо своей повозки. - Говорил я тебе, что надо починить повозку! Видишь, колесо развалилось.

Ямщик смотрел то на колесо, то на Суворова в тупом недоумении: колесо-то целехонько!..

- Экое диво какое - ведь было совсем здоровое колесо и в черепья рассыпалось! - сказал Дубасов, ничуть не удивляясь. - И ехать-то осталось двадцать верст. Есть ли у тебя, друг, топор?

- Как топору не быть! - ответил ямщик.

- Поди-ка, друг, в лес, выбери там дубок вершка на два да сруби, распорядился Дубасов, - придется замест колеса слегу подвязать.

- Да колесо-то ведь цело!

- А ты, друг, тверез ли? - спросил ямщика Суворов. - Ступай и делай, что велят.

Ямщик достал из передка топор, пошел в лес и срубил дубок. Колесо сняли и вместо него к оси подвязали слегу.

- Вот морока, - дивился ямщик.

Подняв колесо, он крепко постукал им по земле: "Колесо-то ведь цело!"

Дубасов отнял колесо у ямщика и положил в свою тележку. Суворов молча забрался в повозку и велел ехать тише. Слега чертила по земле; позади шажком тащилась тележка Дубасова. Суворов заснул.

В Яссы въехали ночью. На заставе Суворова не узнали. Он велел ехать не во дворец Потемкина, а к старому своему приятелю, майору Непейсыну, у которого всегда останавливался, приезжая в Яссы. Непейсын служил в Яссах полицмейстером. Он встретил Суворова радушно и рассказал ему, как торжественно готовились встречать днем измаильского героя. Потемкин заблаговременно послал к заставе свою золотую карету. От заставы до дворца стояли махальные, чтобы в тот же момент, как Суворов подъедет к заставе, просигналить Потемкину. По ракете грянули бы пушки и зазвонили бы на всех церквах колокола.

- Ах, ах! - жалел Суворов. - Какие почести упустил! Надо было, как на грех, колесу сломаться! Да на чем же я завтра к фельдмаршалу поеду? Скажи, друг, сделай милость, цела ли у тебя твоя колымага?

- А что ей делается? - ответил майор Непейсын. - Стояла и стоит в каретнике. Брал ее у меня архиерей для визита к его светлости, а больше в нее и не запрягали. Сам я иначе как на дрожках не езжу.

- Окажи, друг, услугу: одолжи мне на завтра твою карету.

Майор усмехнулся и ответил:

- Да бери, Александр Васильевич! Не на трех же колесах тебе к фельдмаршалу ехать.

Утром ко дворцу, где до вступления русской армии жил паша, наместник султана, подкатила, дребезжа, старинная облупленная колымага, запряженная парой тощих кляч. На козлах сидел в плаще с широким капюшоном и в широкой черной шляпе кучер с длинным бичом в руке. На запятках, держась за ремни, стоял в каком-то долгополом архалуке Дубасов. Суворов притаился в глубине колымаги.