Длинный путь от барабанщицы в цирке до Золушки в кино - Янина Жеймо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я слышала, что вы будете сниматься в роли Золушки. Неужели это правда?
– Да, – мрачно ответила я.
– Ну какая же вы Золушка? Откажитесь от этой роли, пока не поздно.
Я поблагодарила ее за «добрый совет» и, злая на весь мир, пошла домой, вместо того чтобы ехать «отдыхать».
Звоню Шварцу, пересказываю ему разговор с художницей по костюмам. Шварц рассмеялся, а потом говорит: «Наша советская Золушка будет такая, как вы. Непохожая ни на одну другую. И это отлично!»
Пробы закончились. И мой «отпуск» тоже. На студии идет худсовет, где решается моя судьба. Я нервничаю ужасно! Хожу по квартире, как тигр в клетке. Худсовет идет при закрытых дверях, но и двери имеют уши. Кто-то мне позвонил и сообщил, что против меня директор и худрук, воздержавшиеся – мои режиссеры. Остальные – за. А Шварц вроде бы сказал так: «В Советском Союзе есть много молоденьких и хорошеньких девушек. Но Жеймо у нас одна. Вот почему я люблю писать для нее сценарии». Но возможно, он этого и не говорил.
Пробы повезли в Москву, на «Большой Худсовет». Там моя кандидатура была принята единогласно. Когда режиссеры «Золушки» вернулись из Москвы, я по их лицам поняла, что они не очень-то счастливы: видимо, им все же хотелось снимать молоденькую балерину. Настроение режиссеров передалось администратору и директору картины: они делали все, чтобы я наконец взбунтовалась и отказалась от роли. Но я упорно продолжала работать и реагировала на все молча, без скандалов и претензий. Тем более что оператор Женя Шапиро, коллеги-артисты и весь обслуживающий персонал относились ко мне идеально, спасая меня от уныния и давая силу для работы. Вот так непросто шла моя работа над Золушкой.
В связи с этим мне вспоминается празднование нового, 1946 года. Мы встречали его у режиссера Георгия Васильева и его очаровательной жены Леночки. Среди гостей был и Михаил Зощенко. Уже под утро, когда все говорят и никто никого не слушает, Зощенко вдруг обратился ко мне:
– Хотите, Янина, я вам погадаю?
– Хочу, и даже очень.
– А вы верите в гадание?
– Если оно предсказывает что-нибудь хорошее, тогда верю.
– Вот и отлично. Попросим у хозяйки дома карты и пойдем в другую комнату.
Леночка тут же разыскала карты, и мы скрылись.
– Кто научил вас гадать? – спросила я Зощенко, пока он тасовал карты.
– Я даже и не знаю, учил ли меня кто-нибудь. По-моему, гадать может каждый, у кого развита интуиция. Я слышал, вы тоже умеете – и даже сказали одному полковнику, что он обязательно найдет свою семью, которую считает погибшей. Кончилась война, и он действительно нашел своих.
– Да, был такой случай.
– Вот видите. А сейчас мы с вами узнаем, что вас ждет в этом году. – И, разложив карты, Зощенко начал говорить:
– Очень многие не верят в ваш успех в новой картине, и это мешает вам работать. Правда?
– Истинная правда.
– Не слушайте их. Вас ждет победа. Вы довольны моим гаданием?
– О-очень!
– Когда мы с вами встретимся в следующий раз, вы мне скажете, правильно ли я вам нагадал. Договорились?
Мы оба и не подозревали, что видимся в последний раз. Все, что мне осталось от Михаила Зощенко, – это его книга с автографом, которую он преподнес мне на день рождения в 1936 году. А сейчас, спустя много лет, у меня нет и ее. Думаю, кто-то из любителей собирать библиотеку из чужих книг даже не представляет себе, как мне дорога была эта книга с автографом Зощенко.
Но его гадание оказалось правильным: когда картина вышла на экраны, зрители приняли ее на ура, мои отношения с коллегами наладились, и все мы опять стали друзьями.
Как я уже говорила, Евгений Львович Шварц с самого начала был на моей стороне, а меня его сценарий просто очаровал: как он талантлив, сколько в нем юмора! Но, прочитав его, я все-таки задумалась над сценой, которая, на мой взгляд, для образа Золушки была одной из основных: во имя чего Золушка надевает туфельку Анне, зная, что тем самым навсегда отказывается от своего счастья? Когда я спросила об этом Шварца, он ответил:
– Просто Золушка очень добрая. За это зритель и будет ее любить. Философия здесь, как, впрочем, и в других сказках, простая: зло наказано, а справедливость торжествует. Детям это всегда нравится.
– Только не нашим детям, – возразила я. – Им этого мало. Мы только что пережили страшную войну, и наши дети будут равнодушны к такой Золушке. Им будет непонятно, почему Золушка, когда ее бьют по одной щеке, безропотно подставляет другую. Почему она не борется? Не протестует? Такой Золушке зритель не будет сочувствовать, а значит, не будет ее и любить.
Еще работая над фильмами «Разбудите Леночку» и «Леночка и виноград», мы со Шварцем, если меня что-то не устраивало в сценарии, немедленно начинали дискуссию. Но бывало и так, что у меня не хватало аргументов: я твердо знала, что какая-либо сцена на экране не будет смешной, а объяснить почему – не могла. В таких случаях Шварц предлагал мне сыграть эту сцену по-своему и потом довольно часто говорил: «Сдаюсь! Победили!» Но сейчас у меня не было своих вариантов: я не знала, ни что сказать, ни как при этом сыграть. Не могла придумать, во имя чего Золушка может отказаться от своей любви. И все же настаивала на том, что нужно что-то изменить. Внимательно выслушав меня, Шварц сказал:
– Я подумаю.
Однако по его лицу я видела, что он убежден в своей правоте и все останется как есть. Но, по-моему, актерская работа в том и состоит, чтобы все делать сознательно: я не умею работать над ролью, если внутренне с чем-то не согласна. Мне нужно все психологически обосновать, а не бессмысленно повторять то, что написано в сценарии. Автор тоже может ошибаться, как и все смертные.
Воспользовавшись подготовительным периодом, когда режиссеры разрабатывают постановочный проект фильма, я стала работать над своим актерским сценарием: писала его со всеми психологическими подтекстами – не только то, что я должна думать и чувствовать в той или иной сцене, но и то, как можно пластически выразить свое состояние. Это мне всегда помогало на съемке.
Я начала с того, что отправилась в библиотеку, где провела много часов и дней и пересмотрела уйму сказок с изумительными иллюстрациями. У разных народов Золушки были разные. Одна