Nevermore, или Мета-драматургия - Ника Созонова

Он выглядел еще жальче, чем я ожидал.

В самом углу палаты, у двери ('у параши'), лишенный наволочки и простыни, в кричаще-желтой футболке на три размера больше. Не смытая и размазанная косметика вкупе с распухшей нижней челюстью, изменившей лицо до неузнаваемости, являли столь сюрреалистическое зрелище, что я пожалел о забытом в спешке фотоаппарате.

Первым делом меня обломали насчет фруктов: любые жевательные движения страдальцу были строго запрещены — исключительно глотательные. Соки, сливки, спрайт. Помимо соков и сливок было выражено пожелание иметь на время пребывания в казенных стенах ноутбук. Как же, как же. Разве можем мы прожить хотя бы сутки без размазанных по экрану монитора соплей лузеров с любимого форума, без комментов восторженных дурочек в 'живом журнале' под очередным шедевром.

Мне было позволено не сразу бежать за ноутбуком, а выкурить вместе по сигарете.

В курилку мы выходить не стали, дымили в палате, перебравшись к окну. Со-палатники, тихие особи разной степени небритости и забинтованности, не возражали. (Впрочем, молчание, как мне объяснили и как я сам склонен был подозревать, не было присуще им имманентно — но вызвалось шоком от моего появления на сцене. Не зря все-таки я приводил себя в порядок по полной программе, отринув облегченный вариант.)

Медработников тоже можно было не опасаться — как я понял, они заглядывали в палату настолько редко, что больные даже не успевали запомнить лиц врачей и сестер милосердия.

Мы курили…

Я еле сдерживался, чтобы не припасть губами к бледному кроткому рту с остатками перламутровой помады, не отобрать у него, не втянуть в себя дым, побывавший в его легких, теплый и терпкий. Слиться с ним, проникнуть в него — хотя бы таким способом.

Разумеется, меня останавливали не снулые субъекты в пижамах, не сводившие с нас припухших глазок, позабывшие даже жевать и чесаться. Я опасался — имея на то все основания, — что он отстранится, отвернет губы с капризной гримаской. А то и отодвинется.

— …За сигареты спасибо. Здесь есть киоск на первом этаже, но со всякой дрянью. Правда, дым разъедает слизистую… Ночью, когда мне вправляли зубы, а затем вставили металлическую пластину, из-за чего я чувствую себя взнузданной лошадью…

— Избавь меня, будь добр, от физиологических подробностей.

— Больше не буду, — он надулся и замолчал. А заговорив, добавил язвительности в интонации: вкупе с шепелявостью и выдвинутой вперед челюстью — а-ля династия Габсбургов, это выглядело уморительно. — Отдельное спасибо за книги. Разумеется, все это читано, но не вредно и перечесть на досуге.

— Читай на здоровье. А почему ты так претенциозно одет? Впервые вижу тебя не в черном. И куда подевалось постельное белье?

— Футболкой поделился один из собратьев, — он сделал неопределенный жест в сторону кровати с застылым в неестественной позе, забинтованным манекеном. — А белья не выдали, поскольку оформили как бомжа — в отсутствии медицинского полиса. Плевать! Я и есть бомж, в каком-то смысле.

— Могу заодно с ноутбуком прихватить наволочку. И пижамку.

— Не заморачивайтесь, сударь. Я и так вас слишком напрягаю. Если что, Астарта притащит. Хотя это лишнее — я здесь долго не задержусь. — Он соизволил улыбнуться, впервые за весь разговор. — Если честно, не ожидал твоего появления. Вчерашнее расставание вышло не особенно теплым.

— Вот ты и наказан за это. 'Все равно Юпитер, знай, накажет. Кинфию обидеть — очень страшно'…

Он хохотнул, но тут же схватился за челюсть.

— Больно, блин…

— Если честно, я вовсе не собирался приезжать. Когда некая непонятная женщина ('Таисия!' — вставил он) описывала по телефону твои похождения, я едва сдерживался, чтобы не сообщить сей сострадательной самаритянке, как глубоко достал меня опекаемый ею субъект.

— Глубоко достал — звучит двусмысленно. И многообещающе.

Судя по знакомой ухмылке, пробившейся сквозь опухоль, мне удалось поднять раненому настроение.

— А можно хоть сейчас без твоей знаменитой иронии?

— Ну, извини уж. От меня окромя иронии мало что осталось просто.

— Да нет, кое-что осталось еще. Твой бесовской шарм еще при тебе. Я тебе не рассказывал, что люди, которых поцеловал Князь Тьмы, отличаются особыми метками? У тебя, мой маленький друг, их целых четыре: косой глазик, французская картавость, иссиня-черные волосы, особый узор родинок на левом бедре…

Я все-таки не удержался и протянул руку. Коснулся нечесаной смоляной пряди. Пальцы предательски задрожали.

— Еще, когда забываю почистить зубы, изо рта пахнет серой!

Он строптиво отвел голову. Выкинул наполовину выкуренную сигарету в форточку. Шурша босыми пятками по линолеуму, вернулся на свою бомжатскую койку.

За ноутбуком пришлось ехать на другой конец города. К одному из своих мальчиков — послушных мальчиков, правильных мальчиков. Безукоризненно выдрессированных. Никогда не отстраняющихся от протянутых к ним рук и губ.

Затем я заехал в офис по важному, но весьма скучному делу.

В больничке, соответственно, появился ближе к вечеру.

Меня поджидал сюрприз: палата пополнилась существом лет тринадцати с виду, этакой помесью панка — в виду зеленого окраса головы — и бабочки-капустницы: столь тонки были лапки, столь невесомо присела она на краешек койки.

— Это Айви, — представили мне существо. — Прикатила ко мне из Москвы дневным поездом.

Если б он не сказал, ни за что бы не догадался, что это та самая Айви, чье имя мне не раз доводилось слышать вкупе с придыханиями и лестными эпитетами.

Девушка его мечты? Ну-ну.

Не путает ли он ненароком мечты с абстинентным синдромом?..

Ноутбуку он обрадовался как ребенок. Не в пример больше, чем бросившей все дела и примчавшейся на его зов москвичке. Тут же вышел на форум и принялся строчить длинный пост о своем захватывающем приключении: драке с тремя кавказцами, боевых ранах и временном заточении в блекло-серых стенах казенного дома. 'Питерцы, а также гости столицы, желающие навестить и выразить свои соболез… свои поздравления, милости просим! Двери богоугодного заведения открыты с 9 утра до 20 вечера'.

Я вытащил из сумки косметичку и присел на кровать, с противоположной от московской гостьи стороны.

— Позволь, мой друг, привести тебя в пристойный вид. А то девушка ненароком испугается и пожалеет о своем порыве.

— Не пожалею! — пискнула панк-бабочка, но с ней вступать в беседу мне показалось излишним.

Пусть ей не тринадцать, а все восемнадцать — о чем можно говорить с самонадеянным ребенком, да еще и больным на голову?..