Не будите Гаурдака - Светлана Багдерина

Пальцы Серафимы сомкнулись на рукоятке меча, словно старались расплющить ее.

— Сиди тут… — прошевелила она губами в самое ухо мужа, и осторожно, миллиметр за миллиметром, выглянула за угол серванта.

Метрах в пятидесяти от них, поводя перед собой руками с растопыренными пальцами, будто выполняя упражнение «ножницы», медленно продвигалась вперед двухметровая фигура с габаритами одного из шкафов Фреев.

Прошагав еще метров пять, фигура задела рукой за стену, отгораживающую один зал от другого, пощупала ее, и вдруг повернула налево и стала не спеша уменьшаться в росте.

Спускается по лестнице?..

Царевна перевела дух.

Скатертью дорожка…

Или палас?

Или что там у них на ступенях постелено?..

Интересно, кто бы это мог быть?

Какой-нибудь ночной страж дворца, или…

— Олаф!.. — с облегчением выдохнула Сенька, поднялась на ноги и потянула за собой Ивана. — Забодай его кобыла… Это ж был Олаф! Вниз спустился.

— Сеня?.. — отчего-то встревожился Иван. — А как он шел?

— Ногами? — не дошло поначалу до супруги, но через мгновение она охнула и прихлопнула рот ладошкой с отпечатавшимся на ней узором рукояти меча. — Ядрена кочерыжка!!!.. Идиот!!!.. Вань, сиди тут, никуда не ходи, я сейчас!!!..

Бежать по лохматому шедевру дар-эс-салямского ковроткачества, маневрируя вокруг канапе, кушеток, кресел, столиков и прочих статуй, выполнявших, похоже, роль минного поля для незваных ночных гостей, было все равно, что мчаться в лесной чащобе по сугробам и бурелому, но царевна сумела преодолеть оставшиеся полсотни метров всего за минуту.

Лестница слева раскрылась перед ней во всем своем безвкусном — и безлюдном — великолепии.

«Олаф?» — едва не выкрикнула — шепотом — она, но вовремя прикусила язык, положила руку на перила, и молча понеслась вниз.

Достигнув последней ступеньки, она прижалась к стене, присела на корточки, глянула быстро и настороженно налево, направо…

Метрах в двадцати он нее по коридору неуверенными спотыкающимися шагами ковыляла громадная фигура отряга, размахивая руками и бормоча имя пропавшего кольца.

Снова задавив на корню готовый вырваться оклик, Сенька вскочила на ноги…

Олаф взмахнул рукой, ощупывая пространство перед собой, и сдавленно ойкнул: могучая лапа рыжего воина нечаянно задела выгнутую волной ручку двери справа.

Ручка, не рассчитанная на запредельные перегрузки, тоскливо хрупнула и со звоном упала на полоску мрамора, не покрытую паласом.

Королевич — впервые за три этажа — сказал что-то иное, кроме «Граупнер», но тоже трехэтажное, сделал шаг вперед, поскользнулся на позолоченном обломке, потерял равновесие…

Резные двустворчатые двери под напором двух центнеров мышц и металла хрустнули, крякнули, треснули, и с грохотом водопада, обрушивающегося в горячий Хел, загремели в скрывающуюся за ними комнату.

— …твою отряжскую бабушку!!!..

Не дожидаясь и не выжидая больше ничего, Сенька вскочила, словно подброшенная пружиной, и рванула к тому месту, где только что в осиротевшем дверном проеме исчезла громадная Олафова туша.

Успеть вывести его, вытащить хоть через двери, хоть через окна, пока никто не прибежал на грохот, пока их не обнаружили, пока не…

Поздно.

Прямо перед ее носом погруженная еще секунду назад в темноту и отборные отряжские проклятия комната вспыхнула желтовато-розовым светом, и Серафима застыла.

Ни вздохнуть, ни охнуть, не говоря уже о более значительных сокращениях мускулатуры, речи даже не шло. Время и пространство вокруг нее остановились, закостенели, опутали ее по рукам и ногам, словно паук — бабочку…

Теперь она поняла, как чувствуют себя букашки в янтаре.

Краем глаза она увидела, как замер на поверженных створках в позе цыпленка табака злосчастный сын конунга, бесплодно пытаясь шевельнуть хотя бы пальцем.

Из другого края другого глаза ей стали видны отполированные до блеска серебряные зеркала во всю стену, взвод столиков, проседающих под тяжестью фарфоровых статуэток, серебряных вазочек и терракотовых горшков с роскошными цветами.

А прямо перед ее носом, посредине просторной[44] комнаты стояла кровать.

А на кровати…

— Кто это, мусик?..

— Не бойся, лапик. Это воры. Но сейчас они получат по заслугам.

— Мусик, не надо крови!..

— Ну, что ты, лапик. Какая кровь… Они тихонько задохнутся и уснут… Сейчас позовем цвергов, они их унесут, и утром про них мы уже забудем.

— Как это всё печально, мусик…

— Поощрять воровство — еще хуже, лапик. Дурной пример заразителен.

Нет!!!

Нет!!!..

Нет…

Серафима изо всех сил пыталась вздохнуть, глотнуть хоть кусочек такого сладкого, живительно-пьянящего воздуха, но удушливый кокон плотным саваном облегал ее неподвижное тело, и всё было предрешено.

— Отвернитесь, не смотрите, милейшая Фрея. Наверное, стоило бы перенести наказание преступников во двор, подальше от ваших звездных очей…

Серебряные звезды высыпали и заплясали, закружились перед глазами царевны, напоминая о вечной жизни после смерти и тщете всего сущего. Казалось, два этажа над ее головой рассеялись, и звездное небо Хеймдалла глянуло на свою ненужную гостью большими прозрачными глазами.

Здравствуй…

И прощай…

Я не твоя…

Я не пала в битве…

Я попаду в Хел…

— Во имя Рагнарока!!! Прекратите немедленно!!! Гнев Светоносного будет ужасен!!! Быстрей!!!

Кокон, облепивший ее, треснул и разлетелся на куски, и Сенька, лишившись опоры, повалилась на колени, задыхаясь и хватая ртом ставший вдруг невероятно плотным воздух.

Рядом с ней с хрипом втягивал в себя вновь обретенную атмосферу распростертый на обломках побежденной им в неравном бою двери рыжий сын Гуннара.

— Не думай, что если мы отпустили твоих друзей, то теперь вы сможете безнаказанно улизнуть, — сурово сдвинул редкие рыжие брови Фрей и воинственно скрестил руки на пухлой, обтянутой голубой ночной сорочкой груди. — Без моего разрешения вы за порог этих покоев и шагу не сделаете!

— А мы и не собирались… улизывать!.. — голос Иванушки звучал раз в сто с половиною увереннее, чем чувствовал себя его хозяин.

— Ну-ка, молодой человек, подойди-ка поближе и поведай нам, кто вы такие, и почему так вольно кидаетесь именем Светоносного, — поманила лукоморца пышнотелая Фрея.

Иван, имея не больше шансов отказаться от такого призыва, чем гвоздь — вырваться из поля притяжения магнита, сделал шаг, потом еще, и еще, одновременно подталкиваемый сзади незримой стеной и влекомый вперед настойчивым зовом божественной воли.