Альманах «Российский колокол» №2 2020 - Альманах Российский колокол

ни много ни мало пятеро детей: трое девочек: Лидия, Елизавета, Анастасия и два парня: Александр и Иван. Работать по хозяйству родителям приходилось много, помогали и дети кто чем мог. Особенно тяжелая пора была весной, летом и осенью.

Все культурные развлечения для деревенской молодежи в те времена сводились к посиделкам по вечерам, на которые собирались девушки и парни. Современному читателю такое название может показаться странным, но тогда это было обыденным явлением для отдыха. В нарядных одеждах, девушки сидели на скамейках, кто шил, кто вязал, в общем, занимались рукоделием. Приходили туда парни и с близлежащих деревень, некоторые с гармошками. Обменивались шутками, пели частушки, плясали, знакомились поближе, гуляли парами, влюблялись… В наши времена такие посиделки вполне можно было бы назвать местом знакомств. Именно на такой вечеринке Николай и Елизавета встретились и полюбили друг друга. Высокая стройная чернобровая девушка с большими васильковыми глазами сразу приглянулась парню. Она тихо сидела на лавочке рядом с галдящими, шумными подругами и, казалось, о чем-то думала. Потом одна из подруг, подтолкнув ее локтем, сказала: «Девоньки, а давайте споем!» И подруга начала:

У мово у милого глаза как у идола,

Брови черны, как смола.

 Настоящий сатана!

Следующий куплет частушек подхватила вторая девушка:

Меня милый так любил —

Даже с лестницы спустил.

Я летела не спеша

Со второго этажа.

Лизавета затянула третий:

Ох, ох, не дай бог

Со стариками знаться!

По колено борода —

Лезет целоваться.

Николай и Лиза стали часто встречаться. Им хорошо было вместе. Николай, невысокий белобрысый юноша с темно-серыми глазами, был хорошим парнем: незадиристым, трудолюбивым, спокойным. Красотой не отличался, но в его лице было какое-то обаяние, которое делало его очень привлекательным. Он не пил, был работящим. По натуре Коля казался нерешительным человеком.

Елизавета отличалась от многих подруг своей кротостью, застенчивостью. Она была большой рукодельницей: умела шить, вязать, вышивать и готовить, а еще Лиза хорошо пела и знала много стихов.

Шел месяц за месяцем. Через десять месяцев Лиза почувствовала себя плохо: подташнивало, появились частые головокружения. Дарья, Лизина мать, заметила неладное, и пришлось ей все рассказать. Та, всплеснув большими руками, охнула и медленно опустилась на табурет.

– Линька, что ж нам теперь делать-то? Как же мы отцу-то скажем, ведь прибьет обеих! В подоле принесешь. Срам-то какой на всю деревню! – всхлипывая, причитала она.

Лиза заплакала тоже.

– Мамочка, прости, родненькая. Коля любит меня, я тоже, – бормотала она. – Не говори пока отцу, подождем немного. Сначала надо сказать Николаю. Может, он что-нибудь придумает.

– Придумает, придумает, что он может придумать, паскудник! – ворчала мать. – Да и ты, девонька, хороша! О чем думала?

Лиза разрыдалась.

– Мамочка, родимая, прости, я поговорю с Колей, он меня любит, мы поженимся, – талдычила Лиза.

– Да ведь это по воде вилами писано – женится аль нет. А если откажется, опозоришь на всю деревню. Да если и свадьбу сыграем, легче не намного будет. Так или иначе, окровавленной простыни показать-то народу не сможем! Ведь не девкой замуж пойдешь! Деревенские измажут нам ворота дегтем! Стыд-то какой, срамота, – снова запричитала Дарья.

На следующий день Лизавета поговорила с Николаем. Он выслушал ее не перебивая, затаив дыхание, видно было, что он не ожидал такого поворота событий.

– Не знаю, как я скажу об этом родителям и как они к этому отнесутся. Я не отказываюсь жениться, я люблю тебя, но все это как-то неожиданно, прямо как снег на голову, – промямлил расстроенный Коля.

По натуре Коля был нерешительным человеком, но то, что он предложил ей чуть позже, поменяло Лизино представление о нем. Через несколько дней они встретились вновь, и он сообщил ей, что им лучше уехать.

– Куда? – испуганно спросила Лиза.

– Да я так думаю, подальше отсюда. Давай махнем в Петроград! (Так до 1924 года назывался Санкт-Петербург.)

– Кто нас там ждет, где мы будем жить? Ой, Коля, я боюсь, – заплакала она.

– Не бойся, дуреха, здесь нам все равно будет не слаще. Я механик. Устроюсь на работу. А первое время поживем у дядьки, моего крестного. Он хороший, примет. Родители соберут нам на дорогу харчей, да и денег немного дадут. Отец обещал.

– Я поговорю с мамой, а она с отцом. Дай бог все утрясется, – сказала Елизавета.

На том и порешили.

Лизина мать, красивая, статная, полная женщина с небесного цвета глазами и большой русой косой, аккуратно уложенной вокруг головы, была большой труженицей, хорошей хозяйкой и доброй, любящей матерью. Она немного побаивалась мужа, особенно когда тот был пьян. Старалась ему не прекословить ни в чем, дабы не будить в нем зверя. А тем более в такой щепетильной ситуации Дарья не знала, с какой стороны подступиться с разговором к мужу. Боялась его реакции. Муж Дарьи Степан, высокий широкоплечий кареглазый мужчина, любил выпить, как, впрочем, все мужики в деревне. Он был работящим, хозяйственным, но с тяжелым, вспыльчивым характером и иногда занимался рукоприкладством. Дарья со слезами на глазах как могла объяснила ему всю сложность ситуации. Степан долго молчал, недоуменно выпучив глаза, потом долго ругался, оголтело кричал, стучал кулаком по столу. Его бородатое багрово-красное лицо перекосилось от гнева, огромные руки сжались в кулаки, разъяренный, он схватил табурет и запустил им в открытое окно. Испуганная бледнолицая Дарья сидела на скамье тихо, словно мышка. Ее охватила нервная дрожь, в груди все клокотало, а померкшие, с безжизненным взглядом, застывшие глаза с ужасом смотрели на мужа.

«Только бы не прибил», – мелькнуло у нее в голове.

В волю накричавшись, Степан устало опустил свое огромное тело на табурет и в конце концов произнес:

– Не было печали, так черти накачали! Мать, зови паскудницу!

Дарья, всхлипывая и крестясь, пошла в другую комнату за дочерью.

– Повинись, детка, перед батькой, а я постараюсь не дать тебя в обиду, – шептала Дарья, боясь, что Елизавета попадет ему под горячую руку.

С заплаканным, припухшим лицом дочь, медленно волоча подкосившиеся от страха отцовского гнева ноги, вошла в комнату. Отец сидел на табуретке возле стола, и лицо его было чернее ночи.

– Ну что, Лизавета, делать будем? – к их удивлению, негромко спросил он.

– Папочка, родненький, прости Христа ради меня, дуру грешную, – взмолилась Лиза. – Мы любим друг друга, и Николай увезет меня отсюда в Петроград к его крестному. Мы не будем вам обузой. Только прости, не держи зла, я люблю вас, – как из пулемета выпалила