Жизнь женщины в Средние века. О чем молчат рыцарские романы? - Юлия Игоревна Андреева

Ренар. Тем не менее Мария Французская до сих пор считается непревзойденным мастером этого жанра[95].

Лэ Марии Французской являются рассказами о любви и приключениях рыцарей и дам. Глубина и естественность чувств значат для нее намного больше, чем условность куртуазной формы их выражения, поэтому ее произведения отличаются большой искренностью.

Как и многие другие куртуазные жанры, лэ Марии Французской были написаны для исполнения на публике. Рифмованные восьмисложные куплеты содержат отступления в разговорном стиле, как это было принято на сцене.

Кроме того, Мария изучала кельтские легенды и старалась переписать их современным для себя языком. Специалисты по средневековой поэзии считают «Жимолость» Марии Французской первой версией Тристана и Изольды:

Мне лэ понравилось одно —Зовется «Жимолость» оно.Правдиво расскажу я всем,Как создано оно и кем.Его я слышала не раз,Нашла записанный рассказ,Как сладостный постиг недугТристрама и Изольду вдруг,Как скорбь наполнила их дниИ вместе смерть нашли они…[96]

Закончим стихами

Прекрасная героическая и поэтическая эпоха рыцарей и прекрасных дам, время возвышенной любви и войн за Гроб Господень – об этом можно говорить бесконечно. Тем не менее всему приходит конец, и наша книга не исключение. Закончить ее мне бы хотелось стихами.

Всерьез я занялась рыцарской темой, когда писала исторический роман о трубадуре Пейре Видале «Рыцарь Грааля». Разумеется, меня сразу же очаровали истории прекрасных рыцарей любви, о некоторых из них я написала в этом романе. Но вот прошло сколько-то времени, и истории их жизни и творчества возникли передо мной снова. Персонажи были хорошо знакомы и словно просили, чтобы я напомнила о них миру. Так появилась поэма «Лангедокская вечерня», ну а потом произошла третья встреча – когда издательство предложило мне написать эту книгу.

Говорят, три – волшебное число. Не знаю, так ли это, но я уверена, что Пейре Видаль, Гийом де Кабестань, Бертран де Борн, Джауфре Рюдель еще не раз пленят воображение писателей и художников, музыкантов и историков. Их жизнь заново возродится на страницах книг, на живописных полотнах и в текстах песен, дабы снова влюбляться и влюблять, творить, делать ошибки и совершать подвиги.

Ваша Юлия Андреева

Лангедокская вечерня

Поэма1Вновь солнца нет, холодный ветерлетит навстречу, мыслью-плетьюмне бьет в лицо, грозит отречьсяи не беречь меня.Навечно забыть наш уговор.Так речью своей разит бесчеловечной.Из непогоды в дом, в тепло,под мягкий пледсбежать, укрыться,в клубок свернуться и свернутьсвой путь уютной запятой,покоем тихим насладиться.Забыть, но не забудут сны.Так в сновиденье прорастаяте, кто покоя лишены,и дрожью тетивы слышны,когда с нее стрела слетает.Стрела. Вот верный их вердикт.Не убедит, так победит.Темнеет мир, и входят тени,без стука, как к себе домой.Час сочинений и сомнений,час совпадения со мной.Из пустоты восходит пламя,а ночь тяжелыми крыламипокрыла землю, лишь блеститокруглый блин – александрит.С печальной, траурною песнейГуго де Пейн включил созвездья,и я увидела, словабез тени фальши и обмана,на блюде пела голова,ей вторил хор теней, немалотам было принцев, королей,и мелкой швали всех мастей.2Расселись в круг, и первым самымподнялся Джауфре Рюдель,кого сияющий апрелькогда-то провожал в дорогу.Откуда не вернулся он,лишь волны принесли поклон,да ветер окончанье песнипропел созвездьям в поднебесье.Не будем забегать вперед,а то никто нас не поймет.– Я был рабом молвы о даме,не ведая ее лица, слагал я песни, доверяяморям, шумевшим между нами.Я знал, что верным до конца останусь ей.Мне Бог открыл, что лишь узрю я лик графини,как тотчас волны, но другие,меня сокроют от людей.Мгновенье счастье – плата смерть.Не медлил я, и в путь собралсяна встречу с призрачной мечтой,и той другой, потом, с косой.– Он заболел в пути. И ясама пошла ему на встречу. —На плечи рыцарю легла рука,и словно солнце сновазалила комнату любовь.Молчали все, внимая чуду.И новой встречи волшебствоих поглотило. Голос с блюдадопел нам начатый рассказ.– Больной и слабый принц лежалв гостинице, друзья потупясьсидели за столом, она,не видя никого, взошланаверх, как шла б сквозь стены,решись они сей путь пресечь.Принц ожил. Взгляд. Узнал мгновенно.И тут же умер на руках любимой,чтобы быть в векахее певцом и паладином.Сказав последнее прости,она пожертвовала миром.Во все века монастыри,как чаши полные любви,скрывали любящих, любимых.Покуда жизнь – свеча в ночи,горела до восхода солнца, иль той звезды…3– Ну, вот, опять печаль и свет,как будто нет иного в мире! —Пейре Видаль, красавчик Пейревскочил, и струны зазвенели,в веселый пляс пустился мир.– Из грязи в князи, в короли!Моя судьба – шальные сны,и гениальные идеи.Походный трон, и тут же ложе.Поэт любви, не будет онвниманьем дамским обделен.Но говорить о том не гоже.Ни боже мой, одной строфой,одним мечтанием, быть может.Я победил, живу в веках,в стихах, легендах и мечтах.Ни мне роптать, ни мне страдать.Сиять, играть, писать, летать!– Ты прав, о висельник, не будем, —смеется голова на блюде, —бахвальством этим мир смущать.Ты, верно, шалопай, шутник.Но раз тебя подвел язык.За злую сплетню, помню он,был усечен. Что же до славы на века,так точно, помнит шутникаи лангедокская волчица —за нею вздумал волочиться!И раз был герб красотки тойукрашен хищной головой,так ты, одевшись в волчью шкуру,повадился в ночи гулятьи в полнолунье страшным воемнарод и знать его смущать.Дивлюсь, что псы тебе тогдане усекли еще и срама!Могли б, конечно, ведь стыдав них так же, впрочем, не бывало.Зато с тех пор звенит молва,что дух лесной, найдя раба,в него всего себя вселяет.И бродит полною луной,и бредит полною луной —вот дар твой – страшный, но живой.Иди, налей себе вина, —Смеется с блюда голова.Но было видно, Бафометему вовек не застил свет.4– Да не прогневаю собор,коли спою теперь пред вами,среди певцов, позвольте дамесамой историю начать, —раздался голос Соремонды.– Входи, прекрасная сестра, —Бертран де Борн ей подал руку,учтиво, как велел закон.Поклон. И легкою походкойкрасавица взошла на трон,что вырос прямо из земли.Вот удивительное дело.Гийом де Кабестань, умелоБертрана устранив, у ногее божественных прилег.– Жила я в замке Руссильонсреди холодных стен,мой муж меня как пес стерег,дать воли не хотел.Ах, сердце бедное мое,гори теперь, гори,и говори лишь о любви,о ней лишь говори.Был муж мой груб,Гийом же мил,любил меня, стихи творил.От сердца к сердцу песни нить,не говорить об этоммне все равно что и не жить.Она вздохнула и кольцо,сняв с пальца и надев на ленту,при всех повесила на грудьлюбимому. Мол, не забудь.На век соединен наш путь,пусть знают все об этом.Лишь тайный брак в былые днивенчать союз сей мог,хранила вечность жизни свет,и песенка зарок.Но в эту ночь нет больше тьмы,мы на любовь обречены.Из глубины веков слышныслова и песни, мы должныопять подняться к свету.– Продолжу начатую песню,ведь им самим двойная боль, —сказал Бертран. – Взойди, воскресниистория любви живой.Раймон из замка Руссильонв лесу Гийома подстерег,убил и сердце из груди,помилуй Бог, помилуй Бог,он вырвал теплое еще,и кровь текла на сапоги.Пажу трофей сей отдает,и отказаться не моги.Расспросами не докучать, —велит поджарить и молчать,Чтоб не повадно было впредьлюбовью сердцу возгореть.Над