Дары ненависти - Людмила Астахова

Одна горничная распутывала локоны, другая – растирала самогоном ледяные ступни скандалящей госпожи, третья собирала в шкатулку сыплющиеся на пол градом шпильки.

– Дык, мы ж… – проблеял камердинер, не смея носа показать из-за створки шелковой ширмы.

Ах, он еще и оправдывается?!

– Что – вы? Где вы были? Под дверью стояли, ждали, когда хозяйка испустит дух от холода?

– Мы ж думали, что вы не в одиночестве в опочивальне-то.

– А с кем?!

Аран хамовато хмыкнул:

– С мужчиною. Не осмелились, вроде как.

И тут до Джоны дошло, что она разговаривала с призраком вслух.

– Аран, ты умом повредился, да? Я же одна домой приехала. Это все видели. Ты же меня до спальни провожал.

– Ну, дык, мало ли… А ну как ваш… друг сердешный предпочитает в окошко забираться?

В переводе с языка прислуги это означало: «У этих благородных господ лишь непотребство на уме. Один своих полюбовниц связывает цепями, другой сам на себя ошейник надевает. Так почему бы третьему не изображать из себя тайного покорителя девичьих спален?»

– А ну как ваша хозяйка околела бы в нетопленой комнате? – передразнила слугу Джона. – Кто б тебе на праздники по три сребрушки давал?

– Это было бы обидно, – согласился нехотя Аран. – В следующий раз дозволите в замочную скважину глянуть? – и безотчетно прикрыл правый глаз.

Женщины-шуриа – щуплые, кулачки у них – маленькие, а бьются очень больно. Особенно если любопытная прислуга пытается узнать, что князь диллайн делает в опочивальне леди Янамари.

– В следующий раз, дорогой мой Аран, я тебя точно выгоню. Ай!

Девушка, расчесывающая волосы, прыснула от смеха и дернула за прядь.

– Под забор, как шелудивого пса? – уточнил камердинер со всей серьезностью.

– Точно!

– Вы меня совсем запутали, миледи. То входи к вам, то не входи. Че делать-то?

– Пошел вон, дурак!

«Пшел вон!»

Они с призраком Эйккена выкрикнули это одновременно. Несчастный дух тоже не вынес тонкого издевательства над здравомыслием.

«А ведь если бы не ты, драный пес, то я бы этой ночью не замерзла до легкой изморози на ногах», – посетовала Джона.

Хилдебер Ронд уже почти добился приглашения полюбоваться на коллекцию старинных стеклянных скульптур, оставленную покойным супругом графини, как совершенно некстати вспомнился призрак ролфийского дедушки, добровольно занявший пост на страже нравственности своей непутевой наследницы. Возмущения и красочные сравнения призрака испортили бы всю романтику ночного свидания на корню.

«Бесстыжая девка!» – неубедительно фыркнул невидимый дух, витая где-то совсем рядом, чтобы не упустить ни малейшей детали из процесса омовения и переодевания леди Янамари.

«Было бы еще на что там смотреть. Одни мослы».

Похоже, неупокоенный Эйккен слегка обиделся.

А Джона собиралась появиться на аукционе во всеоружии – свежей, легкомысленной и яркой, словно экзотическая бабочка. Это ведь не шуриа придумали: «Прячь за мишурным блеском золота сталь клинка, затаи яд в сверкающем перстне, а разящее слово – в патоке лести». Это мудрые диллайн постарались. Они на такие штуки мастера.

Поэтому – и пронзительно-синий бархат, и оторочка, украшенная кусочками белоснежного меха, и массивная брошь-камея, и высокая прямая шляпа с перьями. Чтобы бдительные дамы разглядывали наряд, кавалеры – грудь, а шпионы эсмондов сочли, будто графиня Янамари решила выкупить часть вещей лорда Гарби из чисто женской сентиментальности. К слову, у Лердена имелось несколько премилых вещиц, вроде вырезанных из кости шкатулок, за которые Джона решила поторговаться.

Записку от Орика Джафита она отложила в сторонку. Будем считать, что ее доставили с небольшим опозданием. Пока еще с какой-либо степенью определенности сообщить о своем выборе Джона не могла. Сначала нужно посмотреть на покупателя Лерденова дома. А вдруг с ним придется знакомиться ближе?

Погода в начале весны всегда неустойчива – то солнце сияет, то налетают темные тучи, то срывается мелкий противный дождик. Но весна есть весна, она везде и во всем. Приказав откинуть верх у коляски, Джона обрекла себя на бесконечную череду кивков и улыбок, адресованных встреченным по дороге знакомым. За последние семнадцать лет все уже привыкли к графине-шуриа, и только впервые очутившиеся в Санниве провинциалы провожали эдакую диковинку изумленными взглядами.

Ба! Так это ж шуриа!.. Ой, мамочки!.. А они еще остались? Кому сказать – своими глазами…

Синтаф медленно, но уверенно сплавлял в одном котле все населяющие его народы, даже среди диллайн чистокровных осталось не так уж и много, а шуриа так и вообще превратились в музейную редкость. Кому не повезло с происхождением, те старались на глаза особо не попадаться. Бедняжка Хилини, которую Джоне пришлось хоронить за свой счет, всю жизнь пряталась от суеверных односельчан. Слишком гордая она была, не хотела искать графского покровительства.

Джоне вспомнились собственные первые шаги в столице. Ровно двадцать пять штук – от подножки кареты до порога дверей в храмовую тюрьму Эсмонд-Круга. Она сосчитала специально. После восьми месяцев, проведенных в «Жасминовой долине», в месте, настолько же унылом, сколь и романтичном, неожиданное появление целого вооруженного отряда, известие о смерти родственников и срочный вызов в столицу на суд показались девушке настоящим фейерверком впечатлений. Одни только затянутые в одинаковые оливково-серые мундиры с серебряным шитьем офицеры сопровождения чего стоили. А впереди ждал суд эсмондов – тоже своего рода развлечение. В тюрьму Джона бежала вприпрыжку. Из окна ее узилища – уютной и чистой комнаты, обставленной специально на радость любой юной деве, открывался потрясающий вид на Санниву. Девушке давали любые книги, а если потребовалось, то и игрушки.

Забавно, но пребывание в тюрьме эсмондов Джойана вспоминала с удовольствием. А почему нет? Совесть чиста – она невиновна, каждый день происходит что-то новое: ей покупают красивые платья, книги, конфеты. К тому же возможность рассмотреть вблизи настоящих диллайн – загадочных эсмондов-волшебников – выдается нечасто. Ненасытное любопытство, свойственное всем шуриа, наконец-то получило удовлетворение. А еще в качестве представителя от светских властей за разбирательством наблюдал Тот Самый Аластар Эск. Вот оно – счастье! А вы говорите «тюрьма», «суд»! Чепуха!

– Мы приехали, миледи, – сказал негромко кучер по имени Вальк.

Джона тряхнула головой, отгоняя прочь воспоминания о… наверное, лучшем годе своей жизни. Заря юности так быстротечна. Она вспыхнет коротким сполохом неистовых чувств и надежд, чтобы угаснуть без возврата и остаться лишь в памяти. А жизнь – так хрупка, так тонка эта бесконечная ниточка, и надо торопиться, чтобы успеть оставить после себя след. Ведь никому неведомо, когда настигнет болезнь, пуля или несчастный случай – кого-то в шестнадцать, а кого-то и в двести пятьдесят. И существует ли вообще конечный срок? Никто так ни разу и не дошел до края…