Дом с золотой дверью - Элоди Харпер

— Сегодня вы все можете молиться, чтобы духи держались подальше, а я скажу — приходите! Приходите и мстите! — Она смотрит на Амару и флейтисток. — С греками нет ссоры. Только с итальянцами.

Виктория, единственная итальянка из всех присутствующих, не собирается пропускать оскорбление мимо ушей.

— Тогда тебе лучше держаться подальше, — шипит она. — Не смей приводить сюда своих мертвых!

Британника встает с дивана, и все отшатываются от нее. Амара протягивает руку, не зная, придется ли ей удерживать британку, но Британника только кивает ей:

— С меня хватит, Амара. Я иду спать.

Она выходит из комнаты.

— Почему ты дала ей закончить, почему не остановила?! — возмущается Виктория, глядя на Амару. — Это в сегодняшнюю ночь! Нам здесь не нужна орда диких духов!

— Я не подумала, — отвечает Амара, будучи не в состоянии признаться, что ей почти ничего не было известно о прошлом Британники. — Я поговорю об этом с Филосом.

— Поверить не могу, что Руфус назначил экономом этого треклятого Филоса! — с гневом произносит Виктория, она еще не пришла в себя. — Ювентус хотя бы покрупнее. Как Филос сладит с духами? Потому что он пронырливее, чем они?

— Руфус знает, что делает. Он заверил меня, что Филос вполне сможет нас защитить, — ответила Амара, поднявшись с дивана и пересев к Виктории. Она обнимает ее за плечи, догадываясь, с каким ужасом Виктория ждала этой ночи. Не только призраки разъяренного племени Британники внушали ей страх. Куда страшнее человек, которого Виктория убила, чья тень томится в ожидании отмщения убийце, бросившему непогребенный труп в тайных закоулках некрополя.

— Тебя никто не тронет, — говорит Амара. — Я обещаю.

Виктория жмется к ней, но, кажется, эти слова ее вовсе не утешили, возможно потому, что сама Амара тоже боится. Она жалеет, что Филос сейчас не с ней, — с ним к Амаре всегда возвращается присутствие духа. Но прошлой ночью они решили, что безопаснее будет разделиться, и Филос поест, как обычно, в компании Марты и Ювентуса в маленькой кладовке за кухней. Оба прилежно игнорировали друг друга, но все-таки чувствовали, что риск выдать свою близость во время совместной трапезы будет слишком велик.

— Просто нужно погромче бить в горшки, — говорит Виктория, немного успокоившись. — Пора уже принести их. Скоро настанет то самое время.

Сняв сандалии и поставив их в ряд вдоль стены в атриуме, они стоят кучкой, сжимая в руках палки и горшки, которые взяли на кухне. Зал теперь уж очень напоминает гробницу — темнота заполняет каждую трещинку, точно черный песок, — а с миром живых их связывает только маленькое квадратное окно с лоскутом ночного неба в нем. От страха трудно дышать. Амара слышит, как стоящая рядом Виктория дышит слишком часто, и поглаживает ее по руке. Не только Виктория многое бы отдала за то, чтобы не узнать в такую ночь, что всю семью Британники зверски убили.

— Что, если она там говорит сейчас с ними? — шепчет Виктория. — Направляет их сюда, чтобы отомстить?

Амара не успевает ответить. Уже полночь. Филос, держа в левой руке масляную лампу, отделяется от них и, тихо ступая босыми ногами, выходит на центр зала. Он останавливается в тусклой лужице лунного света, его хрупкий облик против сил тьмы.

— Духи моих отцов и предков, — произносит он ясным голосом, — уйдите и не задерживайтесь здесь долее.

Филос начинает обходить зал; из мешочка, привязанного к поясу, он достает черную фасоль и бросает через плечо. Звук семян, падающих на плиты, напоминает шум дождя. Отблески от лампы играют у него на лице, света едва хватает, чтобы Филос видел, куда ступает. Он не оглядывается: сделать это — значит предложить мертвым забрать тебя.

— Я отдаю семена, — говорит он, проходя так близко от девушек, что Амара могла бы коснуться его, протяни она руку. — Этой фасолью я искупаю себя и своих близких.

Амара наблюдает за Филосом, зная, что тени мертвых, почуяв кровь, будут стелиться за ним, но довольствуются подношением. Или, по крайней мере, она на это надеется. Ювентус начинает бить в горшок, остальные следуют его примеру, Виктория наиболее рьяно.

— Духи моих отцов и предков, — пронзительно кричат они, — уходите!

По всей улице жители делают то же самое, все в своем ритме, так что ночной воздух наполняется бряцанием, в то время как Филос продолжает повторять заговор. Чем хаотичнее, тем лучше: это собьет духов с толку. Филос обходит дом, разбрасывая фасоль, и девушки следуют за ним, стуком выгоняя все тени, какие только посмели затаиться по углам. От крика у Амары начинает садиться голос. Она помнит, как проводила этот обряд дома, тогда на месте Филоса был ее отец. Тогда сама мысль о непохороненном родственнике казалась немыслимой и страх не был таким явственным. Амара старается не думать обо всех несчастных мертвых, которых она знает теперь. Ее мать, конечно же, не покинула бы Аттику. Отцу пришлось бы искать иной способ вернуть себе жену, забрать ее с собой в подземный мир. Амара бросает взгляд на Викторию, которая, вся бледная, идет рядом с ней, и понимает, о чем она думает. Амара старается отрешиться от воспоминания о том, как убитый мужчина упал на пол, как кровь хлестала из его шеи, когда острый глиняный осколок пресек его жизнь. А еще есть Кресса, тоже непохороненная, ее кости гниют в помпейской гавани. Не проникнется ли она завистью к своим подругам из борделя, которым улыбнулась удача?

Ритуал почти завершен. Филос возвращается, чтобы в последний раз обойти атриум, его лицо спокойно, и он продолжает бросать через плечо темные семена. «Не Дидона, — думает Амара, отогнав мысли о том, как мертвая подруга чудовищным бесформенным сгустком ползет за подношением. — Он похоронил ее. Феликс похоронил ее».

Амара сидит на краю кровати и ждет, сна у нее нет ни в одном глазу. Она гадает о том, придет ли Филос сегодня ночью, не испугается ли, не побоится ли в одиночку красться по пустым коридорам, где могут рыскать мертвые. Не то чтобы прежде его это тревожило. Амара напрягает слух, но стоит тишина. Филос всегда приходит так тихо; обычно она понимает, что он здесь, только потому, что он уже в комнате. Она уже думает, достанет ли храбрости у нее самой, чтобы выбраться в атриум и поискать его, когда Филос наконец проскальзывает в комнату, заставив Амару вздрогнуть.

— Прости, — шепчет он, запирая дверь на засов. — Я должен был убедиться, что Ювентус уснул.

Он оборачивается к ней, его теперешняя робость так контрастирует с уверенностью, которую он излучал прежде.

— Ты же не устала, верно? Я могу уйти, если ты хочешь.

— Я не устала! — отвечает Амара, ее