За мечту. За Веру. За любовь - Женя Онегина

клуб Измайловых, прошел ровно год. Но за это время моя жизнь несколько раз перевернулась с ног на голову и обратно и обрела, наконец, смыслы.

Мне казалось, что обрела.

Когда-то давно мой первый тренер говорил о том, что выходя на бой, всегда нужно знать – для чего ты дерешься.

– Я дерусь, потому что я дерусь, – отвечал я ему словами Портоса.

Думать о бое меня научил Жданов. Думать так, словно каждый твой поединок – последний. И снова и снова поднимаясь на ринг, я повторял себе эту, казалось бы, простую истину, но не хотел ее признавать, искренне считая, что каждая одержанная победа приближает меня к мечте.

Над головой грохотала музыка. Зал неистовствовал. Я сделал глубокий вдох и шагнул вперед. На длинный подиум, утопающий в свете софитов.

Сегодня я точно знал, за что мне предстоит драться.

За мечту. За Веру. За любовь.

Я снял красный рашгард и форменные борцовки. Вскинул вверх руки, приветствуя публику. Трибуны ответили возбужденным гомоном. Артур и Владислав замерли за моей спиной. А где-то там на трибунах, максимально далеко от октагона сидели Вера, Ксюша и Лада. Я не видел их, но знал, что каждый пропущенный мною удар будет бить по ним. Наотмашь.

Но я подумаю об этом потом!

Потому что сейчас есть только я. И тот парень в углу напротив.

– В синем углу октагона Богдан “Движ” Соломатин. Двадцать четыре года. Калининград. Девяносто один килограмм. Серебряный призер чемпионата по рукопашному бою. Серебряный призер Гран-При ММА. Одиннадцать побед. Три нокаута. Ноль поражений.

Зал взревел.

У меня почему-то вспотели ладони.

Только оказавшись в октагоне я посмотрел на Соломатина в упор. Эта сволочь ответила мне самодовольной улыбкой и неприличным жестом, от которого внутри все оборвалось.

Я снова вспомнил темный чердак и дрожащую в его руках Веру.

– Макс! – заорал Жданов, почувствовав, что я готов сорваться.

Я поднял в ответ руку, демонстрируя, что все хорошо.

Тряхнул головой, прогоняя ненужные воспоминания, и полностью сосредоточился на поединке.

Из этой клетки я имел право выйти только победителем.

Взаимное приветствие, больше похожее на истеричный лай рвущихся с поводков псов, и пожелание рефери, в этот раз прозвучавшее, как издевка.

– Покажите красивый и, главное, честный бой.

Начали!

Гонг!

И мы сорвались в дикий заруб в стойке. Такой отчаянный, словно оба мечтали закончить этот бой на первой минуте первого раунда. Жданов не зря учил меня держать руки. Я не просто ушел в глухую защиту, я огрызался. Точечно и верно, и каждый мой удар находил свою цель. Соломатин пошатнулся и уступил мне центр. Я пошел в бешеную атаку, надеясь мощными лоу-киками пробить его железобетонные бедра. Бессмысленно. Об этом Жданов тоже говорил. Вместо этого я вынужден был припасть на больное колено. Соломатин тотчас заметил брешь в моей обороне и упал в ноги, вынуждая меня отступить к сетке октагона. Мы завязались в бессмысленном клинче. Наши силы были равны, даже слишком, чтобы кто-то сейчас смог перетянуть другого в партер. Это понял и рефери. И потому торопливо развел нас по углам.

Гонг!

Снова атака. И контратака. Парочка мощных, но кривых маваши, от которых я легко ушел в сторону. Да, за такую технику Владик навалял бы мне оплеух.

– Ноги! – где-то совсем рядом заорал Жданов.

Понял. Знаю.

Мае-гери. Вертушка. Уширо-гери. И Соломатин согнулся пополам. В глупой самонадеянной надежде я перешел в ноги. И тут же поймал мощный удар коленом в открытую морду. Соломатин все еще удерживал меня за затылок, когда хлынувшая из свежего рассечения кровь закрыла мне обзор. Я пошатнулся, с трудом, но удержался на ногах.

Гонг!

Оставалось признать, что первый раунд только чудом не закончился для меня нокдауном.

– Русланов! Ты слышишь меня, Макс? – Артур легонько шлепал меня по щекам, вливая в рот противную теплую воду, пока Владик и медики пытались хотя бы немного смыть кровь и обработать рассечение обезболивающим гелем.

– Ммм… – замычал я. Жданов перед глазами двоился.

– Я нажму на рефери, и он остановит бой, слышишь?! – прошептал Артур. – Не углом, а решением!

Я замотал головой. Кровь брызнула на канвас и залила белую рубашку Жданова.

– Макс!!! – зарычал друг, требуя моего согласия.

Но я его уже не слушал. Прозвучало приглашение на ковер.

Гонг!

Богдан сорвался во мгновенную атаку. Я с трудом ушел в глухую защиту и был вынужден отступить к краю канваса. Широченный апперкот я видел издалека, но ни сил, ни возможности уйти от него у меня не было. Я вылетел на сетку, практически повис на ней всем телом, подставив противнику спину. Кровь из рассечки лилась ручьем. Я почувствовал на губах ее соленый металлический привкус и подумал о том, что это и есть вкус сбывшейся мечты.

– Макс! Стойка! Макс!

Да что они орут?!

Тем временем Соломатин попытался перевести меня в партер, дернув на себя. Херов грэпплер…

Я извернулся. Локтем прошил ему челюсть, хотя метил в пресс, и когда противник отступил, вырвался из клинча и пошел в атаку, уже не думая о последствиях. Почему-то мне стало важным продержаться до конца третьего раунда.

Просто продержаться и не упасть.

Соломатин не ожидал моей отчаянной атаки. На подбородке его алела свежая рассечка, и я, позабыв про руки, обрушил на него серию идеальных маваши, завершив ее эффектной вертушкой.

Зал взревел.

А я еле устоял на ногах.

Соломатин распластался по сетке.

Где-то совсем рядом орал Владик:

– Вяжи его! Вяжи в клинче.

Но я не мог.

Клетка плыла. Все плыло перед глазами.

Гонг!

– Макс! МАКС!

Холод на лбу отрезвил. Кто-то убрал с глазницы запекшуюся кровь, я снова смог видеть.

– Парень, Макс! Слышишь меня? Нужно продержаться на ногах еще раунд! – проговорил Артур. – Смысла отступать уже нет. Один раунд, и договор Савицкого у тебя в кармане. Ты измотал Соломатина. Он не пойдет в лоб теперь.

– Нужно переходить в партер, – предложил Влад. – Можно даже в гарде полежать. Только голову прикрой…

– Ты сломал ему ребро, – процедил Артур. – Понял меня? Не жалей, Макс. Ты сможешь.

Я попытался представить, готов ли я к такому бою. И вдруг осознал, что если выхода не будет, то готов. И тогда все встало на свои места. Мечта, за которой я гонялся много лет, перестала быть мечтой. Адреналин настоящего мужского боя больше не щекотал нервы. И не заставлял сердце восторженно биться. И мстить я тоже больше не хотел. Потому что месть ослепляет, оглушает и делает из человека заложника. Потому что месть – это глупо и по-детски. А вот набить