Римские рассказы - Альберто Моравиа

- Выводя людей в расход, великим не станешь, - говорю я ему. - Ну и темный же ты парень... Эти великие люди никого не убивали.

- А что же они делали?

- Ну, например, книги писали.

Его эти слова задели, потому что сам-то он был малограмотный. В конце концов он говорит:

- А все-таки хотелось бы мне, чтобы здесь была моя статуя... правда хотелось бы... Люди бы помнили тогда обо мне...

Я говорю:

- Ты просто болван. Мне стыдно за тебя... Да тебе и объяснять бесполезно... напрасный труд.

Ладно, походили мы туда-сюда и вышли на террасу Пинчо. Там стояло несколько машин, и люди, приехавшие в них, восхищались панорамой Рима. Мы тоже подошли к балюстраде: отсюда был виден весь Рим как на ладони, словно черный подгорелый торт с светлыми прожилками, каждая прожилка - улица. Луна не появлялась, но было довольно светло, и я показал Лоруссо купол собора Святого Петра, черневший на фоне звездного неба.

Он говорит:

- Подумай, если б я был грозой Рима, то все эти люди там в домах только обо мне бы и думали. А я, - и тут он сделал жест, словно грозил Риму, - я выходил бы каждую ночь и убивал кого-нибудь, и никто б меня не мог словить.

Я ему отвечаю:

- Да ты совсем спятил, тебе нельзя ходить в кино... В Америке у бандитов и автоматы и машины есть, у них своя организация... Эти люди работают серьезно. А ты кто такой? Пастушок-дурачок с гаечным ключом в кармане.

Он обиделся и примолк, а потом говорит:

- Красивая панорама, ничего не скажешь, красиво... Но в общем, я вижу, что сегодня вечером ничего не выйдет... Пойдем спать.

- Как это так? - спрашиваю.

- А так, что ты потерял охоту и трусишь.

Он всегда так поступал: отвлекался, думал о другом, а потом все сваливал на меня, обвиняя в трусости.

- Пойдем, болван, - говорю, - и я тебе покажу, какой я трус.

Мы пошли по очень темной аллее вдоль парапета, который выходит на улицу Муро Торто. Там тоже сидело на скамейках много парочек, но по разным причинам ничего сделать было невозможно, и я подал Лоруссо знак двигаться дальше. В одном месте, очень темном и пустынном, мы заприметили парочку, и я уж почти решился. Но в это время проехали двое конных полицейских, и влюбленные, боясь, что их увидят, ушли. Так, все время держась парапета, мы добрались до того склона Пинчо, который ведет к виадуку на Муро Торто. Тут стоит беседка, окруженная живой изгородью из лавров, переплетенных колючей проволокой. Но там с одной стороны есть деревянная калиточка, которая всегда отперта. Я знал эту беседку потому, что спал в ней иной раз, когда у меня не хватало денег даже на то, чтобы заплатить за койку швейцару. Это что-то вроде оранжереи; стеклянная стена выходит на виадук, а внутри сложены всякие садовые инструменты, цветочные горшки и те мраморные бюсты, которые идут на реставрацию, потому что у них ребята поотбивали носы или головы.

Мы подошли к парапету, Лоруссо уселся на него и закурил сигаретку. Он сидел, покачиваясь, болтая ногами, и курил с вызывающим видом; в этот момент он мне показался настолько противным, что у меня даже всерьез мелькнула мысль пихнуть его, да и сбросить вниз. Пролетел бы он метров пятьдесят и разбился, как яйцо, на мостовой Муро Торто; а я бы быстро сбежал туда и забрал эти чудесные ботинки, которые меня так соблазняли. Эта мысль просто привела меня в ярость, я тут же сообразил, что сам себя обманываю, будто так уж ненавижу Лоруссо, что способен убить его. А на самом деле истинной причиной были все те же проклятые ботинки; Лоруссо или кто другой - лишь бы в ботинках - для меня было все равно.

Может, я и вправду столкнул бы его, потому что очень устал от этого шатанья, а он мне действовал на нервы. Но, к счастью, в это время мимо, едва не задев нас, проскользнули две темные фигуры: влюбленная парочка. Они прошли совсем рядом со мной; мужчина был пониже своей дамы, а лиц я в темноте не разглядел. У калитки женщина как будто стала упираться, и я слышал, как он пробормотал:

- Зайдем сюда.

- Но здесь темно, - ответила она.

- Ну так что ж?

Словом, она уступила, они открыли калитку, вошли и исчезли за оградой.

Тогда я повернулся к Лоруссо и сказал:

- Вот то, что нам нужно... Они забрались в оранжерею, чтоб им не мешали... Теперь мы явимся, как агенты в штатском... изобразим, будто требуем штраф и заберем у них монету.

Лоруссо бросил сигаретку, спрыгнул с парапета и говорит:

- Хорошо, но только девушка будет моей.

Я даже растерялся.

- Ты что говоришь? - спрашиваю.

Он повторяет:

- Я эту девушку хочу. Не понимаешь? Хочу с ней дело иметь.

Тогда я понял и говорю:

- Да ты что, с ума сошел? Штатские агенты женщин не трогают.

А он:

- Ну, а мне что до этого?

Голос у него был странный, сдавленный какой-то, и хотя лица его я не видел, но по тону понял, что он говорит серьезно.

Я отвечаю решительно:

- В таком случае ничего не выйдет.

- Почему?

- Потому что потому. При мне женщин не трогают.

- А если я захочу?

- Я тебя изобью, клянусь богом.

Мы стояли носом к носу у парапета.

Он сказал:

- Ты трус!

А я сухо:

- А ты болван.

Тогда он в ярости от любовного желания, которое я мешал ему удовлетворить, заявляет вдруг:

- Ладно, я девушку не трону... но мужчину выведу в расход.

- Но зачем, кретин ты несчастный, зачем?

- А вот так: или девушку или мужчину.

А время шло, и я дрожал от нетерпения, потому что второго такого случая могло не представиться.

В конце концов я говорю:

- Ладно... если это нужно будет... Но ты его прикончишь, только если я сделаю вот так. - И провел рукой по лбу.

Неизвестно отчего, наверное просто по глупости своей, Лоруссо сразу успокоился и заявил, что он согласен.

Я заставил его повторить обещание ничего не предпринимать без моего знака, и тогда мы толкнули калитку и тоже вошли за ограду. В углу у парапета стоял маленький вагончик, в который днем впрягают ослика и катают ребят по аллеям Пинчо. В другом углу, между парапетом и калиткой, горел фонарь, свет которого проникал через стекла в оранжерею. Там виднелись цветочные горшки, расставленные в ряд по размеру, а за горшками - несколько мраморных бюстов прямо на земле; забавно они выглядели тут, такие белые и неподвижные, словно люди, которые вылезли из земли только по грудь. В первый момент я не увидел парочки, но потом понял, что они были в глубине оранжереи, там, куда не достигал луч фонаря. Они стояли в темном углу, но на девушку все же падало немного света, и я заметил ее по белой руке, которая во время поцелуя бессильно свисала на темном фоне платья.

Тогда я распахнул дверь со словами:

- Кто здесь? Что вы здесь делаете?

Девушка осталась в углу, вероятно надеясь, что ее не заметят, а мужчина решительно шагнул вперед. Это был юноша маленького роста, большеголовый и почти без шеи, с пухлым лицом, глазами навыкате и выпяченными губами. Сразу видно, что самоуверенный и неприятный. Машинально я взглянул ему на ноги и увидел, что ботинки у него новые, как раз того типа, что мне нравятся: в американском стиле, на очень толстой подошве, простроченные на манер мокассин.

Он вовсе не казался испуганным, и это меня так взвинтило, что щека у меня запрыгала от тика хуже, чем когда-либо.

- А вы кто такие? - спрашивает он.

- Полиция, - отвечаю я. - Разве вы не знаете, что воспрещается целоваться в общественных местах? Платите штраф... А вы, синьорина, тоже подойдите... Напрасно вы прячетесь...

Она послушалась, подошла и стала рядом со своим другом. Как я уже сказал, она была повыше его, тоненькая и стройная, в черной юбке клеш до колен. Хорошенькая была девушка, с личиком мадонны, пышными черными волосами и большими черными глазами; она даже не была накрашена и выглядела такой серьезной, что я никогда б не поверил, что она целовалась, если бы сам этого не видел.

- Разве вы не знаете, синьорина, что целоваться в общественных местах запрещено? - говорю я ей строго, как полагается полицейскому агенту. Такая воспитанная барышня, стыдитесь... Целоваться в парке, в темноте, как проститутка какая-нибудь...

Синьорина хотела возразить, но он остановил ее жестом и, повернувшись ко мне, говорит нахально:

- Ах, я оштрафован?.. А ну, покажите удостоверения.

- Какие удостоверения?

- Документы, которые доказывают, что вы действительно агенты.

У меня сначала мелькнула мысль, что он сам из квестуры: я б не удивился этому - ведь мне всегда не везло. Но тем не менее я сказал резко:

- Довольно болтать... Вы оштрафованы и должны платить...

- Да чего там платить, - заговорил он уверенно, как адвокат, и было заметно, что он действительно не боится. - Агенты с такими рожами? Этот в куртке и ты в таких ботинках... Вы меня за дурака принимаете, что ли?

При упоминании о моих ботинках, которые, действительно, были такие рваные и стоптанные, что не могли принадлежать агенту, мной овладело настоящее бешенство. Я вытащил из плаща пистолет, ткнул ему в живот и говорю: