Римские рассказы - Альберто Моравиа

- То есть как не ваши?

- Те были книги по археологии, - говорил он, лихорадочно листая другие тома, - а это пять томов юриспруденции и к тому же разрозненных.

- Можно узнать, что все это значит? - спросил я у Туды.

На этот раз Туда решительно запротестовала.

- Пять книг взяла, пять книг и вернула. Что вы от меня хотите?.. Я заплатила за них много денег... больше, чем получила за проданные.

Профессор был так ошеломлен, что смотрел на меня и на Туду, открыв рот и не говоря ни слова.

- Погляди... - продолжала Туда. - Переплеты такие же... даже красивее... Посмотри... Даже весят столько же... Мне их взвесили... Они весят четыре с половиной кило, столько же, сколько твои.

На этот раз профессор рассмеялся, хотя и грустным смехом.

- Книги не вешают, как телят... Каждая книга отлична от другой... Что я буду делать с этими книгами?.. Ты понимаешь?.. Каждая книга рассказывает о своем. У каждой свой автор.

Но Туда не хотела ничего понимать. Она упрямо повторяла:

- Пять было, пять и есть... Те в переплетах и эти в переплетах... Знать ничего не знаю.

В конце концов профессор отправил ее на кухню, сказав:

- Иди готовить обед... Хватит... Я не желаю больше портить себе кровь.

Когда Туда ушла, он сказал:

- Мне очень жаль... Она милая девочка... Но слишком уж неотесанная.

- Такая, какую вы хотели, профессор.

- Mea culpa *, - промолвил он.

* Моя вина (лат.).

Туда еще некоторое время жила у профессора, подыскивая себе место; потом она устроилась судомойкой в молочную. Иногда она заходит навестить меня. О случае с книгами мы не говорим. Но Туда сказала мне, что учится читать и писать.

Римская монета

Была пятница и тринадцатое число. Но я не придал этому никакого значения. Оделся, взял пятьдесят тысяч лир, которые был должен Оттавио, сунул их в карман и вышел из дому. Эти пятьдесят тысяч были долей Оттавио в одном дельце с фальшивыми бриллиантами, которое мы вместе обтяпали. Я должен был отдать их еще неделю назад.

Я ждал трамвая, и вдруг мне стало как-то ужасно досадно, что я должен отдавать деньги, которые очень пригодились бы мне самому. Оттавио ничем не рисковал. Он был хороший ювелир и просто поставлял мне товар. Я делал все сам и к тому же подвергался опасности угодить за решетку. Если бы меня сцапали, я, конечно, не выдал бы Оттавио. Я попал бы в тюрьму, а он по-прежнему спокойно работал бы в своем магазинчике и все так же сидел бы за стеклянной перегородкой с лупой в глазу. Мысль об этом не давала мне покоя. Садясь в трамвай, я почти решил, что не отдам ему ни гроша. Но это означало бы, что я не смогу больше прибегать к его помощи, а он был мастером своего дела; это означало бы также, что мне надо искать другого Оттавио, который может оказаться еще хуже. И потом это означало бы, что я, честный человек, не сдержал своего слова. Такого со мной еще никогда не случалось. И все-таки мне было очень жаль отдавать Оттавио эти деньги. Держа руку в кармане, я время от времени перебирал и ласково поглаживал ассигнации. Как-никак пятьдесят тысяч; когда я отдам их Оттавио, я выполню свой долг, но пятидесяти тысяч у меня не будет.

Меня одолевали сомнения. Вдруг я почувствовал, что кто-то трогает меня за локоть.

- Не узнаешь меня, Аттилио?

Это был Чезаре, неудачник из неудачников. Я познакомился с ним после войны, во времена черного рынка, он торговал сигаретами. Невидимому, он, как говорится, так и остался сидеть в той же позиции. Вид у него был еще более жалкий, чем когда-либо: залатанное, выцветшее пальто было застегнуто до самого подбородка, но все равно видно было, что шея у него голая - без воротника и галстука; голова не покрыта, а в растрепанных, запылившихся волосах, как мне показалось, было полно всякого мусора, которого набираешься, ночуя по баракам. Сказать по правде, на него страшно было смотреть,

- Как дела, Чезаре? - спросил я растерянно.

- Сойдем на минутку, - сказал он. - Мне надо поговорить с тобой.

Не знаю почему, у меня мелькнула надежда, что я найду способ оставить у себя деньги, которые я был должен Оттавио. Я кивнул в знак согласия и стал пробираться к выходу. Трамвай остановился у вокзального скверика, расположенного неподалеку от виа Вольтурно, и мы сошли.

Чезаре отвел меня в укромный уголок и прошамкал:

- Есть у тебя тысяча?

- Тысяча чего?

- Тысяча лир... Я не ел два дня.

- Браво! - воскликнул я. - Ты попал в самую точку... А я-то только что думал, как бы мне получше пристроить тысячу лир.

Он понял, что я над ним смеюсь, и сказал жалобно:

- Ладно, если не хочешь одолжить денег, то хотя бы помоги мне.

Я осторожно спросил, чем я могу помочь ему.

- Взгляни сюда, - сказал он.

Я опустил глаза и увидел на его ладони испачканную в земле позолоченную монету с изображением женщины.

- Помоги мне продать эту римскую монету... Выручку пополам.

Я посмотрел на него и, сам не знаю почему, громко расхохотался:

- Римская монета... Римская монета... Докатился до подделки римских монет... Ну и ну... Римская монета...

Чем чаще я повторял "римская", тем больше смеялся. А он угрюмо смотрел на меня, держа монету в руке. Наконец он спросил:

- Позволь узнать, над чем ты смеешься?

Я посмеялся еще немного, а затем ответил:

- О таком деле не стоит и говорить.

- Почему?

- А потому, дорогой мой, что теперь даже дети знают, что такое эти римские монеты... Времена римских монет прошли.

Покорно положив монету в карман, Чезаре попросил:

- Одолжи мне тогда хотя бы двести лир.

В эту минуту я снова вспомнил об Оттавио и о деньгах, которые должен ему отдать. У меня теперь появилась надежда возместить их. В конце концов, чуть не каждый день читаешь в газетах о людях, которые попались на эти римские монеты. Почему бы эта штука не удалась и нам? Я сказал Чезаре:

- Мне жаль тебя... Я готов помочь... Но договоримся... Если засыпешься, ты меня не знаешь... Я - синьор, любитель древних монет... У меня есть деньги... Смотри.

Возможно, просто из чистого хвастовства я вытащил из кармана пачку ассигнаций и потряс ею у него под носом.

- У меня есть деньги, и что бы ни случилось, ты - жулик, а я тот, кого ты собирался обмануть... Договорились?

Он тут же с восторгом ответил:

- Договорились!

Я продолжал уверенно:

- Так вот, давай условимся, какую мы назначим цену за эту монету.

- Тридцать тысяч.

- Нет, тридцать тысяч - это мало... По меньшей мере шестьдесят... Сорок тысяч мне, двадцать тебе... Идет?

- Погоди, ведь мы же сказали пополам.

- Так ничего не выйдет.

- Ну ладно, двадцать тысяч.

- А теперь давай посмотрим, - продолжал я, - как нам получше обделать это дельце... Ты - землекоп... Рыл здесь котлован для нового вокзала... Нашел эту монету и спрятал... Ясно?

- Ясно.

- Монету сбываем так: я вмешиваюсь в разговор и говорю, что монета представляет большую ценность... Но надо найти имя какого-нибудь римского императора... Кого бы?

- Нерон.

- Нет, только не Нерон... Видишь, какой ты неуч... Кто же в Риме не знает Нерона?.. Это первый, кто приходит на ум... Надо другого.

Чезаре смущенно почесал подбородок.

- Я знаю только Нерона... О других я не слышал.

- Но римских императоров было очень много, - сказал я. - Не меньше сотни... Веспасиан, например, тот, что придумал писсуары... Неужели не знаешь?

- Ах, да - Веспасиан.

- Но Веспасиан тоже не годится... Пожалуй, поднимут на смех... Посмотри-ка, что написано на твоей монете... А ну дай мне ее.

Чезаре протянул мне монету, и я принялся ее разглядывать. На ней были какие-то стертые буквы: разобрать их было невозможно. Вдруг меня осенило:

- Каракалла... Тот, чьи термы... Понял? Каракалла.

- Пусть будет Каракалла.

- Значит, сделаем так... Разойдемся и будем держаться неподалеку друг от друга... Подходящего типа подыскиваю я... Когда я закашляю, значит, это он... И ты берешь его в оборот... Идет?

- Можешь не сомневаться.

Мы разошлись в разные стороны. Чезаре прохаживался по скверику, а я наблюдал за прохожими, стоя на тротуаре. Я знал, что в этом районе попадаются приезжие из окрестностей Рима - народ грубый и неотесанный, но с туго набитыми бумажниками. Они считают себя бог весть какими пройдохами. Не спорю, может быть, у себя в деревне, среди овец каждый из них действительно молодец, но в Риме все они кажутся сосунками. Теперь они проходили мимо меня с мешками и чемоданами, но я никак не мог выбрать подходящую жертву. Чтобы не было скучно ждать и чтобы напустить на себя солидность, я вынул из пачки сигарету и закурил. Не знаю уж почему, но первая же затяжка попала мне не в то горло, и я закашлялся. А этот болван Чезаре тут же бросился к какому-то белобрысому малому, который уже несколько минут вертелся в скверике, и тронул его за локоть. Все случилось так быстро, что я не успел вмешаться.

Пока Чезаре что-то говорил, я присматривался к этому парню. Он был небольшого роста и одет по-крестьянски: на нем была широкая куртка с лисьим воротником, широкие вельветовые штаны коричневого цвета и желтые, забрызганные грязью сапоги. У него было бледное и остренькое лицо, коротко остриженные волосы и под рябоватым носом светлые усики. Вид у него был дошлый. Но, по счастью, он смахивал на деревенщину. Он слушал Чезаре с любопытством, пожалуй даже с интересом. Наконец Чезаре сунул руку в карман и вытащил монету. Настал мой черед. Я понял, что отступать уже поздно.