Кровавые сны - Станислав Блейк

— Вся суть нашего с вами служения Господу состоит в том, чтобы не допустить этого нечестия, — тихо сказал Кунц. — Свобода это величайший соблазн, выдуманный врагом рода человеческого, чтобы любой неуч и простец возомнил себя равным королям и понтифику.

— Никакой свободы нет и быть не может, — улыбнулся архиепископ Толедский. — Если кто-то пытается стать независимым от церкви, он тут же становится рабом безбожников и еретиков. Нет иного пути в этой юдоли скорбей, которую мы по мере сил очищаем и выпалываем. Значит, приезд короля на родину его великого родителя, по твоему мнению, положит конец волнениям в Нижних Землях. Но разве дон Луис и так не протягивает руку тем, кто склонен к умиротворению? Разве не объявлял он частичную амнистию для мятежников?

— Наместник уже стар, и он испанец, монсеньор, — терпеливо сказал Кунц Гакке. — Умиротворения не будет, если народ не увидит своего короля и не услышит обращенных к нему монарших слов. Если его величество упустит время, то им воспользуется Молчаливый. Народ Голландии и Зеландии уже видит в принце Оранском единственного правителя. Что будет, если все Нижние Земли присоединятся к провинциям, открыто объявляющим гонения на католичество?

Чем иным, если не преследованиями Римской церкви, можно было пронять набожного короля, воспитанника Хуана Мартинеса Селисео, прежнего архиепископа Толедского? Гаспар де Кирога пообещал подумать о том, как донести до Филиппа II мысль о поездке во Фландрию, в которой король не был больше пятнадцати лет.

Дордрехт показался Феликсу не самым уютным из городов его родины: мест на постоялых дворах не находилось из-за большого стечения важных и надутых господ, прибывших на синод кальвинистов со всей страны и даже из-за границы. Если католические праздники, привычные молодому ван Бролину, были, в первую очередь, ярким и красочным действом, то реформаты, отвергая все внешние атрибуты старой веры, молились истово, серьезно, будто бросаясь в бой. Поприсутствовав из любопытства пару раз на службах в молельных домах кальвинистов, не украшенных привычными с детства изображениями Спасителя, Богородицы и святых, Феликс приуныл и решил убираться из города, в котором стремительно иссякала надежда переночевать на мягкой перине, отдав грязную одежду в стирку. Он стал пробираться к воротам, которые выводили на тракт, ведущий к переправе на Бреду и далее, на Антверпен, однако немного заплутал в узких улочках у городской стены.

— Раздевайся и кошелек давай! — послышался напряженный голос из ближайшего тупика. Феликс, даже в Человеческом облике шагавший мягко и почти неслышно, выглянул из-за угла. Двое местных грабителей весьма грозного вида прижали к стене двухэтажного дома ровесника Феликса в опрятной и добротной одежде. Мальчишка заметно боялся и дрожал, но старался, чтобы его голос звучал по-взрослому.

— У меня нет кошелька! У меня ничего нет!

— Яйца отрежу! — взвыл один из грабителей, давая оплеуху жертве свободной рукой. Вторая рука сжимала средней длины нож.

— Его кошелек у меня, — сказал Феликс, выступая из-за угла и вытаскивая из ножен свой трофейный кинжал, который ему давно уже хотелось опробовать в деле. Не то, чтобы он был опытным бойцом — напротив, он всю жизнь старался сдерживать дарованную ему природой силу, но в последнее время Феликсу настолько надоело бесконечно прятаться и скрываться, что он был рад ситуации, дающей ему возможность проявить себя защитником справедливости. До схватки дело, впрочем, не дошло — завидев решительного крепкого парня с длинным кинжалом в руках, грабители тут же отпустили свою жертву и дали деру. Феликс не стал их преследовать, убедившись, что угроза миновала, он спрятал клинок обратно в ножны.

— Спасибо тебе, друг, — облегченно заулыбался спасенный паренек.

— Рад был помочь, — поклонился Феликс.

— Якоб Германзон, к твоим услугам! — поклонился в ответ спасенный. У него была добрая беззащитная улыбка искреннего человека. Это сразу понравилось Феликсу, как и то, что мальчик носил имя капитана ван Бролина.

— Габриэль Симонс, — они пожали руки, как было это принято между горожанами во Фландрии.

— Мой отчим приехал на Синод, — сказал Якоб. — Пока они там заседают и договариваются, я решил прогуляться по городу.

— Доволен прогулкой?

— Теперь да, — снова улыбнулся Якоб. — У меня такое чувство, что я встретил друга. Это стоит нескольких мгновений страха.

Молодые люди пошли вместе, снова к центру города, переговариваясь и обсуждая новости. Мидделбург пал, и отныне вся Зеландия принадлежала принцу Оранскому, зато продолжалась осада Лейдена испанскими войсками под командованием дона Франсиско Вальдеса. Кажется, эта война не закончится никогда, думал молодой ван Бролин с грустью. Его новый друг показал ему серебряную медаль, на аверсе которой был изображен свинорылый папа Римский с числом 666 над головой, а на реверсе — тот же папа в роли шута. Когда Феликс не стал скрывать свое вероисповедание, Якоб Германзон смутился и покраснел.

— Прости меня, — смущенно сказал он своему новому другу. — Знаешь ли ты, что Римская вера запрещена в Голландии и Зеландии декретом нынешнего Синода? Насколько я знаю, принц выступает против, но ненависть местных реформатов к папистам настолько сильна, что даже воля статхаудера не смогла ее ослабить.

— За что тебя прощать? — пожал плечами Феликс. — Мы с матерью, как ты понимаешь, не очень похожи на большинство жителей Нижних Земель. Преследовать людей потому, что они веруют или выглядят иначе, — самое обычное свойство человеческой натуры.

— Я не имею чести знать твою почтенную матушку, — сказал Якоб, — но ты выглядишь не более необычно, чем большинство южан, итальянцев или испанцев. Впрочем, я согласен, что убеждения и, тем более, внешность не должны являться поводом для насилия. Но разве мир был таким же, когда в него еще не пришли Кальвин и Лютер? Католики уже понимают, что не заставят всех верить по единому образцу, иначе они пытались бы завоевать германские княжества и Англию.

— Возможно теперь, когда Католический Союз[31] нанес поражение туркам при Лепанто, он возьмется за реформатов.

— Ты бы хотел этого? — доверчивые, поразительно честные глаза уставились на Феликса. Черт возьми, как можно быть таким искренним, удивился Феликс, может быть мой новый друг недостаточно умен?

— Да, я шпион дона Луиса де Рекесенса! — зловещим тоном произнес ван Бролин. — Меня послали завести знакомства среди кальвинистов и проникнуть в замыслы Синода.

Некоторое время Якоб озадаченно смотрел на него, потом рассмеялся.

— К сожалению, ты не сможешь сегодня представить меня своей матушке, зато я познакомлю тебя с собственной родительницей и ее мужем — главой утрехтской консистории кальвинистов.

— Я не предстану перед твоими родителями в таком виде, — запротестовал Феликс. — Пойдем, купим хотя бы сорочку и чулки, если не все лавки еще закрылись.

Отчим Якоба допоздна занимался делами синода, зато его мачеха, скромная, будто выцветшая, протестантка средних лет, настолько попала под воздействие притяжения Феликса, представшего перед ней в новой блузе с кружевным воротником и манжетами, что ее рука сама собой заползла в каштановые кудри юноши. Не будучи простой служанкой, госпожа Эмилиус не предложила расчесать Феликсу волосы — она всего-навсего подарила спасителю сына роскошный черепаховый гребень. Все уже сильно проголодались, когда тучный глава утрехской консистории кальвинистов, наконец, воссоединился с семьей за столом в обеденной зале трактира. Он пребывал в восторженном расположении духа.

— Теперь мы хозяева наших земель, — шумно радовался Теодор Эмилиус, поглощая ужин. — Никто нам не указ. Даже принц!

— Возможно ли, чтобы люди, веками почитавшие себя хозяевами Бургундии, вдруг дали согласие на то, чтобы презираемые доселе горожане отобрали у них власть? — спросил Якоб отчима.

— Пора бы им узнать наше мнение, — грозно заявил кальвинистский пастор. — Даже Филипп из могущественного дома Габсбургов не способен платить войскам, и скоро вынужден будет объявить о банкротстве. Помяните мое слово, мальчики, пока короли еще сидят на своих престолах, важно надувая щеки, настоящая власть уходит от них к предприимчивым торговцам, банкирам и владельцам мануфактур.

— То-то каждого из них король может разорить и повесить, — усомнился Якоб, бледные щеки которого раскраснелись. — Настоящая власть по-прежнему, в руках у людей, повелевающих церковью, Римской, кальвинистской, лютеранской, менонитской. Их слушают короли, князья и герцоги.

— Нет, Якоб, — мягко сказал Феликс, — уже нет. Это было справедливо, когда весь христианский мир подчинялся буллам наместника святого Петра. Чем больше становится в мире схизмы, тем меньшее влияние каждое из верований в отдельности будет иметь на все человечество в целом.