Жар-птица - Андрей Владимирович Козырев

сорока минут, а затем ещё полчаса отвечал на вопросы. Среди прочего я сказал: «Если мы хотим жить в демократическом государстве с высокими стандартами, то мы должны закладывать такие же стандарты в основание наших отношений с соседями. Это не значит, что Россия не должна защищать свои интересы или права человека. Должна. Но только соблюдая существующие цивилизованные нормы и стандарты международного права».

Я ещё раз подчеркнул, что сотрудничество с развитыми экономиками Запада — важнейший элемент нашей внешней политики, который помогает нам выстраивать нормальные отношения и на постсоветском пространстве. Большинство стран СНГ, сказал я, тоже хотят получать экономическую помощь Запада и сотрудничать с такими мощными финансовыми институтами, как МВФ и Всемирный банк. Если у России будут разногласия с Западом, у постсоветских стран окажется меньше стимулов вести себя цивилизованно во внутренней или внешней политике.

Один депутатский вопрос дал мне возможность затронуть давно назревшую проблему, используя вечную российскую зависть к Америке. Вопрос был такой: «Американский госсекретарь Джеймс Бейкер только что завершил свою поездку по ряду стран СНГ, где открыл посольства США. Когда и мы откроем посольства в этих странах?» В ответ я указал на недостаток финансирования для зарубежных посольств в новых независимых государствах и попросил парламентский комитет по бюджету исправить эту ситуацию. Вот конкретная работа для депутатов, которых действительно заботит продвижение российских интересов и защита граждан России в этих странах, подчеркнул я. Это сдвинуло вопрос с мёртвой точки, хотя прошло ещё несколько месяцев, прежде чем парламент и правительство начали реально финансировать посольства хотя бы по самому минимуму.

Думаю, я, как и Гайдар, могу сказать, что после этой схватки с депутатами я стал более самостоятельным политическим игроком. И всё же победа была половинчатой. Депутаты одобрили обе взрывоопасные резолюции — с осуждением Беловежских соглашений и с требованием вернуть России Крым. Министерство иностранных дел немедленно подготовило проект заявления, отвергающего резолюцию по Крыму. Он был одобрен Ельциным и опубликован как официальная позиция Кремля. Это ослабило, но не предотвратило возмущение Киева.

В Кремле: Совет безопасности и партия войны

Начиная с весны 1992 года противники реформ стали ещё агрессивнее действовать в структурах власти, в том числе в Кремле. Тон задавал Совет безопасности, который провёл своё первое заседание в июне 1992 года. В СБ входили министры «политического» блока — обороны, иностранных дел, внутренних дел, безопасности, юстиции, плюс лидеры парламента.

Секретарём совета был назначен Юрий Скоков, классический советский хозяйственник из военнопромышленного комплекса. Он никогда публично не выражал своих политических взглядов, даже во время закрытых заседаний. Его можно было принять за политически нейтрального технократа, подобного Черномырдину и другим представителям хозяйственной номенклатуры. Я, конечно, подозревал, что наши политические взгляды не совпадают, но мы как члены президентской команды сохраняли достаточно хорошие личные отношения.

Став секретарём СБ, Скоков предложил новый регламент, по которому любой значительный проект президентского указа или постановления должен быть завизирован всеми заинтересованными министрами, чтобы «обеспечить его сбалансированный характер». В случае разногласий министры должны обсудить документ между собой и достичь консенсуса. Если они не справятся с этой задачей, окончательное решение принимает президент. В этом регламенте не было ничего особенного по сравнению с существовавшей практикой. Новым было только то, что секретарь совбеза брал на себя роль координатора, и в этом качестве должен был готовить проекты решений для президента, если тот решит созвать СБ для обсуждения какого-либо спорного вопроса. Это, конечно, давало Скокову аппаратные преимущества и добавляло ему политического веса.

Ельцин вскоре официально поддержал это предложение, подписав соответствующий документ. Признаюсь, в тот момент я тоже был за новый регламент, так как целиком полагался на бюрократические и управленческие навыки Скокова. Насколько я помню, некоторые министры отнеслись к новому порядку с долей скептицизма. Я помню, как один из них сказал мне: «Ты думаешь, Скоков будет консультироваться с тобой? Не надейся. Он постарается через твою голову командовать твоим министерством и не только твоим».

Скептики оказались правы.

Вскоре секретарь СБ пригласил меня для встречи с глазу на глаз в свой кабинет в Кремле. Он встретил меня по-дружески. Он был очень осторожным человеком, тщательно выбирал выражения, но смысл того, что он говорил, был очевиден. Моя политика, на его взгляд, нуждалась в корректировке, и он пытался аккуратно прощупать, готов ли я проявить гибкость. По сути, он предлагал то же, что лидеры сепаратистов — Игорь Смирнов из Приднестровья и Владислав Ардзинба из Абхазии, которых он назвал верными помощниками. Скоков, как и они, стремился к восстановлению «Великой России». Он говорил о поддержке сепаратистов, необходимости занять более жёсткую позицию на переговорах с Западом по Белграду и бороться с «международным заговором» против России.

Я был потрясён. Всё это было совершенно противоположно не только моей позиции, но и официальной линии президента. Довольно быстро мне стало понятно, что Скоков не одинок, он входит в закрытый круг сторонников «жёсткой линии», оказавшихся на ключевых постах в окружении Ельцина.

Самой видной фигурой среди них я бы назвал Юрия Петрова, в то время главу администрации президента. Он был влиятельным игроком и регулировал широкие потоки информации, которые не только шли к президенту, но и исходили от него. Думаю, Ельцин рассчитывал, что такие люди, как Петров и Скоков, воспользуются своими связями с коммунистами и представителями военно-промышленного лобби, чтобы привлечь их на сторону президента или как минимум нейтрализовать. Но их цели были иными. Противостоять интригам этих искушённых аппаратчиков было крайне трудно — мне недоставало бюрократического опыта. К тому же они были давно знакомы с Ельциным и пользовались его личным расположением. Президент, как я подозревал, советовался с ними и по своим личным, и по деликатным политическим вопросам.

Мне становилось всё сложнее отстаивать свою линию. Тем более что даже, казалось бы, демократически настроенные помощники президента интриговали против новой внешней политики. Я ежедневно сталкивался с мелкими помехами в моём общении с президентом — задержанные сообщения, отменённые встречи, неполная информация… Я стал чаще использовать прямую телефонную линию, предназначенную для неотложных случаев.

В ход шли разного рода уловки. Так, наутро после исторического голосования в ООН за санкции в отношении Белграда 30 мая 1992 года коммунистическая газета «Правда» опубликовала текст «сверхсекретной телеграммы представителя России в ООН Воронцова» и намекнула, что утечку допустили «патриотически настроенные» дипломаты в министерстве иностранных дел, возмущённые «предательством Козыревым наших братьев-славян в Белграде». Рассерженный из-за утечки Ельцин позвонил мне и попросил внимательнее контролировать работу министерства. Через десять дней расследование установило, что слив произошёл в СБ, а не в МИДе.