Умопомрачение - SeHi

до двадцати, он сбился, потому что шокирующее зрелище, которое он старался не замечать, всё же привлекло его внимание. Трупы. Кругом трупы! Старики, женщины, дети… Чем дальше он шел, тем больше попадалось обгоревших тел. И, хотя француз был привычен к зрелищам с учётом его опыта военного журналиста, но даже он не смог спокойно смотреть на обгоревшие, изувеченные, разорванные взрывами на куски тела детей. Его бросило в жар, голова закружилось и к горлу подступила тошнота, он вынужден был остановиться и зажмуриться. Постояв так около минуты, он смог вернуть себе самообладание и продолжить осмотр места трагедии. Другим журналистам удалось найти рядом с местом бойни одного выжившего после авианалёта. Он рассказал им, что это была колонна беженцев, косовских албанцев, решивших вернуться в свои дома. Они заручились поддержкой югославских властей, которые им помогали с возвращением, и к обеду планировали добраться до родных мест. НАТО, ратовавшее за свободу Косово истребило косовских албанцев! Информация у журналистов получалась, прямо скажем, некрасивая.

Закончив с разбомбленной колонной беженцев, журналисты направились к деревне, подвергшейся авианалёту НАТО. Деревня была в руинах, дома горели. Жертвы были, но не такие большие, как среди колонны беженцев. От местных жителей журналисты услышали, что буквально перед их визитом из деревни было вывезено более десятка обгоревших тел погибших жителей, и что за остальными вернутся позже. Было много раненых, и журналисты констатировали, что медикаментов и перевязочного материала не хватало, как и медиков. Француз стал допытываться у деревенских, где тут ближайший военный лагер югославской армии или ещё какой военный объект, но местные жители не понимали, о чём тот говорит, так как тут никогда не было ничего такого за последние лет тридцать. Картина для журналистов стала ещё непригляднее. В итоге в европейских газетах появилась очень коротенькая статья, где старательно сгладили все острые углы.

Рилинд, державший сейчас в руках эти ненавистные листки бумаги, с большим удовольствием впихнул бы их в пасть тех политиков и генералов, благодаря которым на него и остальных падают бомбы. Он с отвращением вернул листовки другу, скрежетнул зубами:

— Ублюдки!

Вечером за ужином Рилинд рассказал о листовках. Тема пришлась как раз кстати, иначе очень уж тяжело было бы сидеть на кухне с отцом. Сидеть напротив и знать, что он может убить одним прикосновением, в том числе и тебя — это, знаете ли, то ещё удовольствие.

Ночью был очередной авианалёт на город. Выли сирены воздушной тревоги, снова на улицах и в домах потух свет, хоть как-то снижая заметность для авиации врага. Рилинд провёл это время, лёжа в пустой ванной, отец сидел рядом. Они устали несколько раз в сутки спускаться в подвал. Когда отгремели последние взрывы, они вернулись в свои постели, и Рилинд закрыл глаза, пытаясь вновь уснуть. Сон долго не приходил, но, в конце концов, парень уснул. Во сне он стоял перед зеркалом и видел себя в его отражении. Отражение Рилинда сияло, как сиял его отец, но чего в реальности сам Рилинд никогда не видел и потому считал себя самым обыкновенным человеком. Лишь один раз он задумался о том, почему отец сияет, а он нет, и решил, что он пошёл в мать, которая была простым человеком. И вот во сне он впервые увидел подобное сияние вокруг себя. Сердце спящего Рилинда взволнованно застучало в груди и во сне он подумал с непонятным ему облегчением: «Наконец-то!» — и молодой человек продолжил смотреть на свое светящееся отражение в мире сновидений. Скоро на него навалился глубокий сон, и сновидение растаяло. Утром Рилинд проснулся, не помня, что ему снилось, и лишь какое-то необъяснимое возбуждение владело им.

Начался новый день.

Глава двадцать шестая

Воскресным утром 30 мая 1999 года Мерджим и Рилинд были в больнице во вторую смену. Мерджим подметил уже, что от него отдалился сын, но ему и в голову не приходило, что Рилинд проник в его тайну.

Пока Мерджим раздумывал, почему Рилинд так странно себя ведёт, улицы города Варварин в 170 километров от Белграда были полны народа, который праздновал праздник Святой Троицы вопреки войне. Часть гуляющих находилась на городском мосту через реку Великая Морава, когда авиационное звено НАТО внезапно подлетело к городу и открыло огонь по мосту. Мост был лёгкий и не подходил для переправы тяжёлых машин. Стоял ясный день, и пилоты отлично видели, что на мосту стоят гражданские, а в городе — праздник и многолюдно. Несколько человек на мосту погибло сразу, остальные лежали на земле и остатках моста без чувств, оглушенные взрывами. Празднующие бросились прятаться, кто где мог, а самолёты так же быстро улетели, как и прилетели. Люди выскочили из укрытий и побежали к пострадавшим, завыли сирены приближающихся карет Скорой Помощи. В общей суете жители города не заметили, как самолёты, развернувшись, сделали новый заход и на этот раз атаковали и мост, и прилегающую к нему территорию, где находилось большое скопление гражданских лиц. Новые взрывы и новые трупы среди мирного населения, в том числе дети. Авиация НАТО победно ушла на базу, а жители города остались у тел погибших и раненых, выкрикивая в воздух: «За что?!»

Под вечер в больнице в Белграде стало известно об атаке на Варварин. Все отреагировали как-то вяло: ужас притупился, никого уже в больнице ничем нельзя было шокировать. Рилинду о трагедии сообщил Мерджим. Когда он говорил, то в которой раз обратил внимание на настороженный взгляд сына. «Да что, черт возьми, происходит с парнем?!» — мысленно вспылил новый Мерджим, глядя, как Рилинд, встретившись с ним глазами, тут же отвёл взгляд в сторону.

— Сын, у тебя что-то случилось? — спросил Мерджим.

Рилинд молча отрицательно покачал головой и добавил вслух:

— Мне надо идти. Много надо сделать.

Всё новые и новые жертвы отца подталкивали Рилинда к роковой черте, когда придётся открыться отцу и потребовать прекратить убийства. О том, чтобы отец сам покаялся и сдался полиции, Рилинд даже не думал. Не думал он и самостоятельно донести на отца, это было бы для парня кощунством. «Он догадывается о том, что меня что-то мучит. Притворяться, как следует, я не умею, и, вообще, я больше так не могу! — думал Рилинд, идя по коридору. — Сегодня же! Сегодня же, после работы, я поговорю с ним!»