Время красного дракона - Владилен Машковцев

— Позовите фельдшера, пусть он его умоет, перевяжет. И сразу ко мне на допрос, — обошел брезгливо Порошин липкую кровяную лужу.

К удивлению Бурдина и Матафонова бандюга Коровин присмирел. Он вскрикивал, когда фельдшер прижигал йодом его рваные раны, бинтовал тулово. Матафонов ухмыльнулся:

— Когда пытали молчал. А йодом мазнули — застонал.

В кабинет к Порошину арестованного привели через полчаса.

— Садись, Григорий, — указал Аркадий Иванович на стул. — Хошь закурить?

— Я не курю.

— Твои дела очень плохи, Гриша.

— Чем дела мои плохи?

— Младший лейтенант Степанов умер в больнице. Зачем ты его убил?

— Я его долбанул по башке, штобы отник.

— Ты понимаешь теперь, что вышка тебе обеспечена?

— Значит, судьба такая... Ленку вот жалко. Она у меня на сносях.

— И себя бы пожалел, Гриша.

— В каком таком смысле?

— Все равно тебе умирать. Подписал бы, что Бурдин просит. Что там он требует?

— Будто я хотел мартену взорвать.

— Ну и подпиши.

— Не подпишу, хоть огнем жгите, не распишусь. Не приму напраслину. Срамно. Стыдно будет потом. Чо люди-то подумают обо мне? Не стану я марать себя, помру честно.

Порошин открыл сейф, достал бутылку водки, налил стакан сполна:

— Выпей, Григорий. Наверно, не встретимся больше. Помочь я тебе не смогу. Сам понимаешь.

Коровин выпил водку махом:

— Плесни ишо!

— Пей, — снова наполнил стакан Аркадий Иванович.

Порошин закурил, подсунул пачку с папиросами и Гришке. Он отодвинул курево:

— Нет, вредно для здоровья. И я ж сказал — не курю!

— Значит, вредно для здоровья? — переспросил Порошин.

— Вредно.

— Тебе сколько жить-то осталось, Гриша?

Коровин закрыл глаза, запокачивался, по щеке его скользнула слеза:

— Коль не трудно, Аркадий Ваныч, передайте при случае моей Ленке, што жалею ею, сердце стонет... Ежли родится сын, пущай назовет Григорием. Нету для меня, стало быть, счастливой звезды.

— Моя звезда не лучше, Гриша.

— О Фросе горести?

— И о Фросе.

— А слухи ходют, што это вы ее в тюрьму упрятали.

— И я приложил руку, нечаянно.

С портрета на Коровина смотрел весело Иосиф Виссарионович Сталин. Вождь как бы подбодрял арестованного: мол, держись, будь коммунистом!

— Укол какой-то сонный ваш доктор воткнул, — пожаловался Коровин.

— Морфий тебе ввели, без этого укола ты бы сейчас выл от боли, Гриша.

— Хороший укол, ан боюсь шприца.

Порошин начеркал протокол о смерти Степанова от удара по голове:

— Подпиши, Григорий.

— Ладно уж, подпишу, моя вина.

— Тебе, Гриша, и этого достаточно.

Аркадий Иванович вызвал конвой, отправил Коровина в тюрьму, а сам заторопился в колонию Гейнемана, где его ждали. Там был верный друг — Мишка. Там бедовала Фрося, любовь полынная. А течение жизни изменить было невозможно. И не предвиделось никакого просвета. Порошин шел под ночными звездами и не замечал, что за ним крадется какая-то тень. Привидение это было смертельно опасным. И не было скользящее наваждение человеком, ибо оно увлеклось слежкой и попало под трамвай. Бренчащий трамвай отрезал у тени колесами левую ногу и улетел за поворот. Привидение бросило сердито свою отрезанную часть тела вслед уходящему трамваю, погрозило ему кулаком и вновь запрыгало за Порошиным на одной ноге.

За каждым человеком в жизни всегда крадется тень беды. И у каждого человека есть ангел-хранитель. Порошинский ангел-хранитель был бессилен перед злой тенью.

Цветь восемнадцатая

За неимением квартиры Гейнеман поселился в своем концлагере, в бараке охраны, отделенном колючей проволокой от общей зоны. Сама зона разделялась еще на три участка: мужской, женский и производственно-складской, где находились мастерские, землянки для продуктов, а рядом — загородь для трупов, столовая и санчасть. Женская зона граничила с отгороженным островком, в котором был барак охраны и контора управления. Между мужской и женской зонами лаяли овчарки, стояли на вышках часовые. Колючая ограда женского отделения со стороны барака охраны контролировалась слабо. И в этой загороди было много лазеек. Охранники имели возможность приглашать на ночь заключенных женщин и девиц. Гейнеман смотрел на это сквозь пальцы.

Фроська Меркульева могла бы с легкостью проникать на пятачок, где располагались барак охраны и управление ИТК. Но об этом бы знали все заключенные женщины, а среди них сильна сеть осведомительниц НКВД. Гейнеман поступил хитрее: назначил Фроську на должность уборщицы конторы лагеря, с правом проживания в здании управления. Уборщице полагалась маленькая кладовка, каморка без окна, душная и темная. Но должность была престижной. Уборщицы не спали в клетушке, а барствовали ночами в кабинете начальника колонии, на кожаном диване. Уборщицам лагерного управления перепадало много объедков, а иногда и цельных, довольно дорогих продуктов. На должность поломойки управления ИТК попадали обычно дворянки, графини, княгини.

Днем поломойка выполняла роль кухарки, готовила обед и ужин для начальника колонии, была и рассыльной по территории концлагеря. Гейнеман пристроил Фроську в прислугу, чтобы она могла встречаться с Порошиным. Замышлял Гейнеман устроить Фроське побег. Отношения с НКВД у Гейнемана все время портились, обострялись. И Порошин не мог помочь своему другу. Гейнемана раздражало, что у него в колонии часто «раскрывали» заговоры, подготовку восстаний. Таким образом Придорогин и Соронин выполняли успешно план по количеству арестов, по расстрелам. Однако для уничтожения не брали больных, доходяг, умирающих. Хватали людей, которые нужны были в колонии: врачей, прорабов, специалистов. Брали тех, кого Гейнеман оберегал, выдвигал на какие-то должности. И летели в Москву из НКВД и прокуратуры такие вот письма:

«Совершенно секретно. Спецдонесение. Сообщаю Вам, что органами НКВД вскрыта среди заключенных исправтрудколонии контрреволюционная повстанческая группа. Группа ставила своей задачей свержение советской власти вооруженным путем. Мною дана санкция на арест сорока одного человека этой группы. Непосредственным исполнителем, руководителем этой организации в ИТК являлся Золотовский Израиль Абрамович, 1887 года рождения из гор. Запорожья УССР, из служащих, еврей, в 1937 году привлекался как участник вредительской организации и за связь с троцкистами. Кроме того в этой же ИТК арестовано четыре японских шпиона: Комиков В. И., судимый по статье 162 тройкой, Эльмейд Вольдемар Карпович, судимый по статье 162 «л», Шефф Эйнард Иванович, судимый по статье 116, Юйбауэр Карл Годлобович, судимый по статье 162. Действия их квалифицированы по статье 58-6 УК. Все постановления и справки на них отправлены в Челябинск военному прокурору 85-й стрелковой дивизии.

Прокурор — И. Соронин».

Прокурорский бред о японских шпионах, вооруженном восстании и свержении советской власти был бы забавен, если бы обвиняемых не расстреливали. Но два грузовика с арестованными заключенными уехали в сторону Куйбаса. Исполнение приговора для Золотовского временно отложили. Он томился в тюрьме.

— Золотовский — добрейший и безобидный человек, — вздыхал Гейнеман. — Он всегда был далек от политики, не был знаком ни с одним троцкистом. Кому нужна его смерть? Изя — хороший бухгалтер. Как вы умудрились из него нарисовать руководителя восстания?

— Не знаю, дело вел Пушков. Но они вину признали сразу, без нажима. Даю тебе честное слово — их не пытали, — объяснил Порошин.

Ни прокурор, ни начальник НКВД не понимали, что жизнь и деятельность колонии нуждались в организации. Органы НКВД несколько раз подряд выгрызали всю внутреннюю структуру управления лагерем. Гейнеман метался, все работы останавливались, наступал паралич. Господи, что уж рассуждать о колонии? Придорогин и Соронин умудрились арестовать сразу сорок доменщиков. И одна из домен остановилась, на другой произошла авария.

Отец Гейнемана писал из Москвы: «Миша, что происходит? Может, в органы НКВД пробрались враги народа? Может, они таким образом сеют ненависть к нашей родной советской власти?» На письма отца, на его вопросы Гейнеман не отвечал. И поговорить ему, кроме Порошина, было не с кем. Аркадий за последний год поутратил свой ультрапатриотизм, все чаще задумывался, соглашаясь в спорах с другом. С интересом выслушал он и предложение Гейнемана устроить побег Фроське.

— Как ты, Миша, видишь это в деталях?

— Очень просто. Она выпьет снотворного. Фельдшер у меня из зэков — мой друг. Мы оформим акт о смерти гражданки Меркульевой, вывезем ее с трупами. Ты сделаешь для нее документы, отправишь ее в другой город.

— А вы по ошибке проткнете ей грудь ломом.

— Не шути так мрачно, Аркаша. Фросе ведь нельзя оставаться здесь, она ждет ребенка.

Фроська задумку Гейнемана осмеяла, не приняла план побега:

— Снотворного пить не стану, с мертвяками не лягу!