Капитан Ртуть - Луи Буссенар

Ртуть тихонько свистнул, и французы, смирные, как овечки, принялись спускаться вниз. Партизаны освещали дорогу факелами. Отряд очутился в широких подземных коридорах с низкими потолками. Приходилось пригибать голову, чтобы не удариться. Запах селитры перехватывал дыхание.

Еще одна, две, три железные решетки, и пленные наконец оказались в круглом зале с высоким сводчатым потолком, откуда свешивался — что за жуткая фантазия! — белый от времени человеческий скелет.

ГЛАВА 7

Следы инквизиции. — Камера пыток. — В цепях. — Титубал отдыхает. — Слесарное дело. — Тюремщики в плену. — В подземелье. — Навстречу неизвестности.

Зал был круглой формы, но с одной стороны чем-то перегорожен. При свете факелов Ртуть разглядел возвышение с дубовыми скамьями, в центре — подиум[150]. Очевидно, для трибунала.

Посреди зала стоял крепкий, грубо сколоченный большой стол, заставленный странными принадлежностями: подъемники, зубчатые колеса, рычаги… Над столом — что-то вроде виселицы, в углу — полуоткрытый металлический футляр в человеческий рост, утыканный внутри железными шипами.

Это была бывшая — а может, и теперешняя? — камера пыток. Ртуть не дрогнул. Питух немного выпрямился, Толстяк надулся, Бедняк ухмыльнулся, остальные выпучили глаза, толком не разобрав, что к чему.

Казалось, Титубал устраивал им экскурсию. Пленные, не останавливаясь, прошли дальше, дверь закрылась с пронзительным визгом.

В следующей комнате стены были утыканы лезвиями и крюками. В центре зияла черная дыра, откуда тянуло трупным запахом. Пол щетинился стальными иглами, между которыми человек едва мог поставить ступню. Нельзя было ни сесть, ни лечь, ни прислониться к стене. Обезумев от усталости и отчаяния, несчастный сам кидался в манящую пустоту…

Затем шли другие помещения. Титубал со злорадством демонстрировал свой музей ужасов. Казалось, под землей размещался целый чудовищный город. Наконец пленных вывели на поверхность. Снова решетки, железные двери вот последняя комната. Свет в нее падал из зарешеченного слухового окна, находящегося на высоте более десяти метров. Здесь было пусто, на стенах висели кольца и цепи.

Титубал задумался: надевать ли на пленных кандалы? Конечно, он отвечает лишь перед Карбахалем, известным своей жестокостью и непримиримостью. Но командующий боялся перестараться. Нужно, чтобы эти люди, представ перед судом, твердо держались на ногах, отвечали, даже пытались говорить что-нибудь в свою защиту, хотя их, конечно, никто не будет слушать.

В конце концов Титубал ограничился тем, что велел приковать пленных за ноги цепями с двойными звеньями. Цепи толстенные, кроме того, комнату закрывала частая металлическая решетка, а снаружи пленников стерегла вооруженная до зубов охрана в количестве десяти человек с приказом стрелять при малейшем неповиновении.

За все время французы не произнесли ни звука. Командующий бесился, оскорблял их как только мог, но пленные игнорировали головореза, словно их это не касалось.

Ох как чесались руки у негодяя Титубала! Уж он бы потешился всласть над беззащитными, но не смел. Ведь пленников нужно доставить в трибунал в приличном виде — таков приказ. Раздраженный партизанский начальник решил уйти: ему предстояло отчитаться перед Карбахалем. Но того не оказалось на месте, его вызвали срочным приказом. Куда, никто не знал. Трибунал нельзя было собирать до его возвращения. Тем более что суд и казнь собирались приурочить к большому религиозному празднеству, что-то вроде театральной мистерии[151].

С сожалением оставляя пленных невредимыми, Титубал ворчал под нос:

— Начальство вечно темнит. Надеюсь, мне недолго придется сторожить этих злодеев!

Он вышел на главный двор. Монастырь походил на казарму, а двор выглядел укрепленным лагерем.

Титубалу сообщили важные новости: будто бы Монтеррей полностью эвакуирован, европейские отряды отступили к Сан-Луис-Потоси, угроза нависла над Тампико. Говорили и о ближайшем уходе французов.

Командующий пожал плечами: не хотелось верить этим слухам, не отвечающим его интересам. Если кончится война, где же грабить, сражаться и убивать?

Все-таки когда вернется Карбахаль? То ли через сутки, то ли через двое. Титубал решительно ничего не понимал в этих махинациях. В конце концов, он сделал свое дело честно и заслужил несколько стаканчиков валдапенасского вина. Титубал удалился, прихватив с собой собутыльников. Будь что будет!

…Ртуть и его друзья — в тюрьме, прикованные к стене тяжелыми цепями. Они могли сделать лишь два шага вперед. К счастью, Бедняк оказался рядом с Ртутью. Вытянувшись изо всех сил, они могли дотронуться друг до друга.

Капитан приказал сидеть тихо и не двигаться. Пока. Титубал мог вернуться. Пусть думают, что пленные устали и покорились судьбе. «Ртутисты», такие разные люди — индейцы, африканцы, греки, даже негр, — под влиянием своего шефа превратились в настоящих французов. Искатели приключений стали истинными солдатами.

Все эти люди восхищались капитаном и беспрекословно подчинялись ему. За ним они пошли бы в огонь и воду и на любую, самую страшную смерть.

Пленникам принесли еду — горьковато-соленую похлебку с вонючими кусками мяса. Ртуть поел, остальные последовали его примеру. Некоторые даже пощелкали языком от удовольствия, чтобы подразнить охранников, неотесанных полудиких бандитов из Соноры и с техасской границы, тщательно подобранных Титубалом. Эти варвары ненавидели французов из контргерильи, слишком часто наносивших им сокрушительные поражения. Наконец-то «ртутисты» у них в руках!

Пока дневной свет проникал из слухового окошка в камеру, охранники теснились у решетки с карабинами наготове, ловя малейший подозрительный жест, чтобы выстрелить. Но неподвижность и кажущаяся покорность пленных наконец-то усыпили бдительность мексиканцев.

Когда стемнело, охранники зажгли и повесили на решетку фонарь, но по глупости не рассчитали, что луч будет освещать их самих, а узники останутся в полной темноте. Наконец партизаны устроились вокруг припрятанных заранее бутылок с вином.

Оставшись без присмотра, мексиканцы отвели душу: налакались вволю. Алкоголь, скука и тишина сделали свое дело: сторожа уснули.

Ртуть, дождавшись подходящего момента, окликнул Бедняка шепотом:

— Послушай, ты знаешь, что открыть кандалы для меня — детская забава. Эти идиоты не умеют обыскивать, при мне остался целый слесарный набор…

— Знаю, — отозвался Бедняк, — тем более кандалы старинные, времен Фердинанда Кортеса[152] — хотя и тяжелые, но непрочные.