Золотарь, или Просите, и дано будет... - Генри Олди

…чего нашей душеньке угодно?

«Разноименные знаки притягиваются,» — подумал я, прежде чем шагнуть в окно, навстречу братцу Минусу. Лысый не стал меня удерживать. Да и не мог, если по чести.

Такие окна открываются не для всех.

Когда познаешь смысл бытия,Планета станет маленькой, как шарик.И все, что вознесению мешает,Уйдет навеки, словно «ты» и «я».

Грозовой фронт озарился сполохом далекой зарницы. Тучи заклубились, потекли акварельными размывами. Акварель набухла, загустела, обретая насыщенность темперы — и расползлась колоссальной лужей.

От горизонта до горизонта?

Горизонта не было. Не было неба и тверди. Ни вод морских, ни светил для отделения дня от ночи. Хаос царил вокруг, и тьма над бездною. Не было даже слова, которое в начале. Вот уж чего-чего, а слова так точно не было.

…нет, не хаос.

Среда.

Подвижная, изменчивая, она являла собой колыбель зыбких, ежесекундно возникающих и распадающихся форм. Вот обозначился просвет, и из него серпантином пролилась радуга. Вместе с ней хлынул ливень страстей. Имбирный жасмин — радость. Апрельский изумруд — любовь. Первая. Смешная, как лопоухий щенок. Лимонный, текучий желток — праздник. Верней, его предвкушение. Запах мандаринов и шоколада «Аленка» — детская улыбка. Еле слышная дробь барабанов — близость.

От нее вибрировали тучи.

На перехват радуги, исходя шипящим паром, взметнулись грязевые гейзеры. Завистливые кляксы испятнали бирюзу. Серная вонь вцепилась в сандал и ладан. Клыки, острые как ненависть, сожрали «Аленку» вместе с фольгой. Дробь барабанов изменила ритм — тревога, ссора, разрыв.

Похоть.

Контрапунктом наслоился умиротворяющий шелест волн. Жар гнева, дрожь страха. Чернильная струя злорадства. Вонь солдатского нужника. Фиалки, взращенные на гноище, сражались до последнего лепестка… Потоки запахов, струи красок сталкивались, разлетаясь мириадами брызг. Смешивались, закручивались водоворотами ярости — и опадали без сил, чтобы взвихриться в другом месте.

Оркестр-исполин играл симфонию безумия. Разуму, как и слову, здесь места не нашлось. Бедные родственники, они топтались за порогом. Молодецкий посвист ветра сплетался с пронзительным взлетом трубы. Гром бешеных литавр. Контрабас крадется на мягких лапах. Несутся вскачь скрипки. Хохочут альты. Подмигивает ксилофон. Хмурятся недоверчивые виолончели. Пляшет в зените эхо колоколов…

Не борьба, а способ существования.

Mobilis in mobile. Подвижное в подвижном. Динамика, действие; изменение, возведенное в закон. Мир жестов, гримас, интонаций — рожденных и не родившихся. Невербальная инфосфера, прослойка между человеком — и нулем с единицей. Квинтэссенция невысказанного, биение мух, угодивших в паутину Всемирной Сети.

Меня влекло сквозь всплеск и паузу, звук и запах, тон и взмах. Плюс тянется к минусу? Среда растворяет в себе чужака? Заманивает, чтоб расправиться? Глупо приписывать ей наши стремления. С другой стороны, разве не из них она и состоит?

Может ли копилку, в которую годами бросают монеты, обуять жадность?

Внизу, сквозь туман, который пахнет жареным луком, проступает клумба. Яркие мазки под кистью-невидимкой набухают зрелыми бутонами, расцветают — и вянут, осыпаясь дождем быстро чернеющих лепестков. Мертвецов сменяют живые. Они мерцают, гаснут, вспыхивают снова…

Гелла: У меня тоже такое было. Продала фалик, горшок был прозрачный…

Красотуля: Девочки! Чмоки! Сто раз!

Havroshechka: Ой, это ж я ограбила! Я ненормальная!..

Клумба-чат пульсировала, билась, как сердце дряхлого бегуна. Черные сердцевинки пожирали цветы изнутри. Стебли налились свинцом. Потянуло гнилью, мокрой землей.

Не надо, попросил я.

Жестом, тоном, черт знает чем.

Penelopa: Девочки, давайте жить дружно!

Марго: Делать мне больше нечего, как препираться из-за копеечного фаленопсиса. Я, как все понимают, его только для того и приобретала, чтобы вернуть обратно. Развлекаюсь я так. Спорить дальше не вижу смысла. Меня все равно не слышат и слышать не хотят…

Напротив, в бурлящем киселе, возникло темное уплотнение. Сгустилось, напряглось — я физически ощутил исходящее от него давление — и с натугой извергло аморфный ком нечистот. Ком завис над клумбой, лопнул и стек вниз охристой жижей.

Здравствуй, Минус.

Встретились.

После пароксизма дефекации Минус расслабился. «Сброс» дался ему нелегко. Гадил он без энтузиазма, как нанятый. Вот, совсем расплылся. Вспучился по краю дорожкой нервных пузырей. В центре проступила тонкая сеть прожилок — багрово-синих, как свежий кровоподтек.

«Етить-колотить, — поплыло ко мне, шевелясь и плеща. — Золотарь? Ты что здесь…»

«…Карлсон?!»

Яма — Сявке:

В действиях Минуса наблюдается ряд особенностей. Мимика исчезла. Жестикуляция прекратилась. Он молчит. Не двигается. Смотрит в стену. Дыхание практич. незаметно. Ближ. аналог — глубокая медитация. Камерами слежения зафиксирована реплика. Я не разобрал. Дважды прослушал запись при усилении. «Золотарь? Что ты здесь делаешь?» Преполож., намеченный результат эксперимента достигнут. Нуждается в проверке.

Сявка — Яме:

Плюс — аналогично. Застыл у окна. Меня не воспринимает.

На всякий случай предупредил медбригаду. Готовность № 1.

Чихать я хотел на их переписку.

Плоские слова, безликие ники. Но где-то там, за словами, сотканными из цифр, был кабинет, заставленный книжными стеллажами, диван, где ждал внимательный хиппи Ямпольский, и стена, у которой истуканом замер толстый охотник Карлсон. Еще минуту назад он бегал туда-сюда, выполняя задание. Грозил кулаком. Рубил ребром ладони по локтевому сгибу. Выкрикивал разные гадости. Корчил рожи. Злил, подначивал, стравливал. А что? Работка — не бей лежачего, прикольно. Ток-шоу «Черная орхидея». И премиальные обещаны.

Сперва — никак, и очень глупо.

Потом — как-то, и чуточку странно.

Следом — ух ты, и даже забавно.

В финале — ни черта себе, и что мы здесь оба делаем…

Я не знал, каким он видит меня. Я боялся даже предположить, какими нас воспринимает среда. Минус и плюс. Два идиота, сцепившихся в борьбе за души, заточённые в чате. Два начала. Две силы. Жест, мимика, интонация. Львиная доля выразительности. Жирное зло, запойное добро. На глазах слепого хаоса, в присутствии безликости. В четыре руки мы кормили среду яблочком. За маму, за папу, за дядю Яму…

Кушай, маленькая. Чавкай. Пускай слюни.

В этом и была соль эксперимента — чтобы мы увидели друг друга.

Сявка — Золотарю:

Я не знаю, дойдут ли до тебя эти слова.

Все-таки надеюсь, что да. Какими-нибудь окольными путями, которые мы еще только нащупываем. На звук моей речи ты не реагируешь. На прикосновение… Скажу честно, я испугался. Встал, подошел к тебе, протянул руку — и отступил. Черт его знает, как ты отреагируешь. Ты бы видел себя… Нет, так вроде бы ничего. Обычный. Просто очень уж выразительный.

Я и не подозревал, что неподвижный, молчащий, погруженный в себя человек может быть так выразителен. Монолог без единого слова. Пантомима без единого жеста. Угроза, приветливость, вопрос, подозрение, бешенство, умиротворение… Не шевельнув и мускулом. Не издав и звука.

Пожалуй, лучше тебя не трогать.

Медики ждут. Один мой звонок, и через три минуты здесь будет реанимационная бригада. Надеюсь, до этого не дойдет. Мы не предполагали такой реакции. Эксперимент задумывался целиком и полностью безопасным. Мы с Ямпольским… Мы не лгали тебе. Просто не сказали всей правды. Это было важнейшим условием чистоты эксперимента. Да, параллельно с тобой работал охотник Карлсон. Из Яминой квартиры. Да, вы не знали друг о друге. Карлсон должен был ссорить, ты — мирить.

Но не ваше предполагаемое воздействие на чат являлось финальной целью.

Ямпольский прав. Ты знаешь, что в юности он брился наголо? Я же, напротив, отращивал ужасающие патлы. Мы учились в одном классе… Извини, отвлекся. Яма — умница. Даже если реакция объектов будет коррелировать с воздействием, сказал он, мы не будем до конца уверены в результате. Объекты могут возбудиться или успокоиться просто так. По личным, неизвестным нам причинам. Синусоида их настроения может частично совпасть с внешним воздействием. Случай еще никто не отменял.

Тогда мы должны провести десятки экспериментов, сказал я. Накопить статистику. Проанализировать. И лишь потом делать выводы.

Ускорим процесс, сказал Яма. Статистика — это хорошо. Но мы пойдем дальше. Чат — косвенный объект. Двое охотников, плюс и минус — вот кто настоящие субъекты и объекты эксперимента. Если есть инфосфера второго рода, если через нее можно получить доступ к инфосфере первого рода… Значит, через нее возможен прямой контакт.