Повесть о Жене Рудневой - Марина Чечнева

В день, когда узнали о непоправимом, мы написали на фюзеляжах: «За майора Раскову», а ночью облака разбрелись по сторонам, и штурманы целились особенно тщательно.

Мы перелетали с места на место, догоняя отступавшего противника, но бить его как следует в январе не пришлось — мешала погода. Настоящая кочевка — сборы, наскоро устроились близ новой площадки, команда собираться снова, упаковываемся и летим дальше на запад. Часами мы просиживали на аэродромах. Под крыльями наших ПО-2 проводились лекции, беседы о положении на фронтах, комсомольские и партийные собрания. За январь 1943 года полк произвел всего 47 боевых вылетов, 29 раз летали на разведку погоды и 15 — разведывать расположение войск противника.

Туманы, снегопады затрудняли боевую работу и в феврале. Бывало, вылетаешь при чистом небе, а возвращаешься в сплошном «молоке», и тогда самолет сажаешь вслепую, полагаясь на удачу.

В самых первых числах месяца Женя и Дина возвращались домой, отбомбившись по цели. Туман встретили на подходе к аэродрому. Вошли в белесую мглу, и теперь помочь могли одни приборы. Тянулись секунды, но ничего не менялось. Крылья резали туман, машина дрожала и будто спотыкалась. И наконец появился свет, вспыхнула внизу ракета, зажглось маленькое солнце, заиграли радужные круги и плавно стали меркнуть. Ракеты взлетали одна за другой, но сесть по ним трудно. Дина поднялась выше тумана, сделала над аэродромом круг, еще один, — ракет больше видно не было. Прошло минуты три, и тогда в белесой бесконечности появилось неясное, дрожащее световое пятно. Оно не двигалось, не меркло, но становилось ярче и разрасталось. От костра, зажженного на летном поле, образовался световой купол, по которому можно было делать расчет. Снижались на малой скорости, как будто ощупью, готовые встретить удар о невидимое препятствие. Как вахтенный матрос на каравелле Колумба, Женя во весь голос закричала: «Земля!» Землю увидели на высоте пяти метров. Сели благополучно…

Наступление продолжалось. Самолеты женского полка приземлялись на знакомых площадках, но теперь станицы, дороги, поля, которые девушки видели в августе прошлого года, стояли изуродованные, перерытые. Лежали еще не убранные трупы, часто в обгоревших мундирах — фашистские танкисты выскакивали из горящих танков и падали под пулями наступавших. Тут же, среди поля замерли их исковерканные, огромные и все еще грозные машины: сорванные гусеницы легли дорожкой — можно бы катиться, но танк не воспользовался случаем, башня сдвинута, длинная пушка поникла. Дорога, поле усыпаны касками, автоматами, какими-то страшными, неопределенного цвета, грязными комьями… Шоссе было запружено разбитыми грузовиками, некоторые валялись колесами вверх и еще чадили. Из окна кабины торчала белая застывшая рука, из-под кузова бежал и застыл ручеек крови.

Впервые мы видели войну близко, видели результаты своей работы.

8 февраля над станицей Челбасской висели черно-серые тучи, угрожая не то дождем, не то снегом. Ветер-безумец метался по аэродрому, парусами надувал чехлы для моторов, подталкивал нас к машинам и тут же отгонял от них, вел себя, как потерявший голову руководитель полетов. Мы ждали прояснения погоды.

Начальник штаба капитан Ракобольская появилась около самолетов незаметно. Увидели ее, когда она необычным, взволнованным голосом объявила общее построение. Мы встревожились, хотя вины за собой не знали. От штаба в нашу сторону шли человек десять офицеров-мужчин, среди них — генерал-майор Попов.

После доклада Ирины Ракобольской вперед вышел командир дивизии. Ветер рвал из его рук лист бумаги. Мы смотрели на этот листок и ждали основательного разноса. Окинув строй взглядом, генерал громко начал читать. Указом Президиума Верховного Совета СССР нам присваивалось звание гвардейцев, отныне мы становились 46-м гвардейским полком. Как хорошо, когда готовишься к дурному, и ожидания завершаются нечаянной радостью. Никогда еще мы не кричали «Ура!» с таким восторгом, хотелось выскочить из строя, обнять генерала, командира полка и комиссара, прыгать и даже пройтись на руках. После команды «Разойдись!» вмиг сорвались с места, обнявшись, закружились по полю. Еще бы! Ведь мы первыми в дивизии, — да и не только в дивизии, — первыми в воздушной армии стали гвардейской частью! Сбылось сказанное нашей незабвенной Мариной Расковой: «Я верю, мои скромные ночники, вы будете гвардейцами».

На другой день, когда мы с Олей Клюевой дежурили на аэродроме, на старт, запыхавшись, примчалась Катя Титова.

— Ой, девушки! — издали закричала она. — Бежим скорее слушать марш!

— Какой еще марш? — недовольно спросила Оля.

— Гвардейский! Наш, понимаешь, наш!

«Наташа Меклин написала марш», — догадалась я. Накануне она писала что-то несколько часов и не отвечала на расспросы. Я взглянула на небо — оно по-прежнему хмурилось, не было ни малейшей надежды на прояснение.

— Пошли, гвардейцам положено иметь свой марш.

— Будет нам «марш», если объявят вылет на разведку погоды, — проворчала Ольга, нехотя вылезая из кабины.

— Не объявят. Ради такого случая можно разок и выговор заработать.

— Быстрей вы, копуши, — торопила нас Катя.

Общежитие было уже набито битком. Кто-то невидимый за спинами и склоненными над столом головами с чувством читал. По голосу — Наташа:

На фронте встать в ряды передовыеБыла для нас задача нелегка.Боритесь, девушки, подруги боевые,За славу женского гвардейского полка.

— А что, неплохо, — проговорила Ира Каширина. — Ну-ка все разом:

Вперед летиС огнем в груди…

Десятка два голосов подхватили:

Пусть знамя гвардии алеет впереди.Врага найди,В цель попади,Фашистским гадам от расплаты не уйти.

Некоторые уже переписали слова. Через пять минут в общежитии гремел девичий хор:

Мы слово «гвардия», прославленное слово,На крыльях соколов отважно пронесем,За землю русскую, за партию родную,Вперед за Родину, гвардейский Женский полк!

Вначале пели на произвольный мотив, потом подобрали подходящую мелодию. Так мы обзавелись своим маршем.

В марте мы переместились на Кубань и обосновались в станице Пашковская, откуда бомбили подступы к «Голубой линии». Так фашисты называли сильно укрепленную полосу обороны, протянувшуюся от Новороссийска до Азовского моря. Враг до предела насытил ее зенитными средствами, сюда были стянуты отборные авиационные части. Стремясь любой ценой удержать преддверие Крыма — Таманский полуостров, противник сопротивлялся с небывалым ожесточением. Скоро здесь разыгрались невиданные в истории войн знаменитые воздушные бои.

Уже в самом начале сражения за Кубань активные действия авиации с обеих сторон приняли форму напряженной борьбы за господство в воздухе, в которой ежедневно участвовало несколько сотен самолетов. Нередко в бою одновременно находилось до полусотни машин, и воздушные схватки длились часами. Насколько велик был размах сражений, можно судить хотя бы по тому, что на участке фронта в сорок-пятьдесят километров в отдельные дни происходило более ста воздушных боев.

Не считаясь с огромными потерями, гитлеровцы последовательно вводили в сражение свежие силы, пытаясь сломить сопротивление нашей авиации, но советские летчики, осознавшие, свою мощь после сталинградской победы, удерживали инициативу, постепенно, день за днем изгоняли с нашего неба фашистскую авиацию и, в конце концов, стали полными хозяевами в воздухе.

Мартовские ночи достаточно длинные, и нам удавалось выполнить по пять-шесть боевых вылетов. Немцы обстреливали остервенело, мы выматывались, но наступила весна, и настроение у нас было весеннее. С новым усердием мы засели писать стихи и лирическую прозу. В ту весну у нас были популярны рассказы-сны. У Гали Докутович они выходили грустно-поэтическими, у других более жизнерадостными. Написала как-то такой сон и я. Женя Руднева, которую я сделала участницей своего «сна», потом смеялась и говорила: «Как это тебе днем, да еще в нашем общежитии могло присниться такое?»

Вот этот «сон»:

«…Ясное, ясное голубое небо. Я и Женя Руднева на берегу моря. Женя читает стихи:

…И море Черное, витийствуя, шумит,И с тяжким грохотом подходит к изголовью…

— Чуешь, Маринка, красоту этих строф? Море, витийствуя, шумит…

— Кто это написал?

— Осип Мандельштам, Был такой замечательный поэт.

— Он уже умер?

— Разве поэты умирают? Ты же слышишь его, и твои внуки будут слышать… Талант — это счастье!

— А что такое счастье?

— Жить на земле и смотреть на звезды.