Повесть о Жене Рудневой - Марина Чечнева

«По-моему, не ошибусь, если скажу так: своего Сергея Наташа ценит умом, но сердце не целиком занято им, быть может, к нему даже спокойно. А Михаил оставил память не только в голове, но больше в сердце. Почему я так думаю? Если человека любишь по-настоящему, никогда в голову не приходят мысли о том, что будет другой человек, которого полюбишь, никогда не думаешь о том, что судьба твоя в дальнейшем будет оторвана от его судьбы. Это все мелочи, но говорят они о непоследовательности. А последняя получается от борьбы рассудка с чувством. А чувство это на стороне другого. Если человек просто друг без всяких других оттенков, никогда не станешь подмечать за ним дорогих для тебя мелочей. Я помню, как после целого года дружбы с Толей я не знала, какого цвета у него глаза. А тут человек запоминает звук шагов, все словечки, выражения, жесты и подобные мелочи»…

Жене все это тоже было интересно, она ждала своей любви, и хотелось слушать Галю, говорить и спорить с ней, но она могла высказывать только теоретические соображения. В конце концов они стали хорошими друзьями, вначале же Галю удивляло в Жене нечто еще сохранившееся от детства, от школы.

В Галином дневнике есть запись:

«Все-таки немножко странно. Оригинальные девушки бывают на свете. Вот, например, Ира Каширина. Хорошая девушка. В ней очень много нежности, гораздо больше, чем твердости. И может быть, совсем недавно Иринка заметила во мне что-то вроде склонности к лирике. Прочла она мои заметки, и я чувствую, что она тянется ко мне, может быть, хотела бы подружиться близко-близко. А я не смогу. Больше мне по духу люди твердые, волевые.

Боюсь, что обидела Женечку Р. У меня есть ее карточка с надписью: «Моей Гале». Я не спросила у нее, почему она так надписала. Но не спросила сознательно, ожидая объяснения, не желая быть навязчивой. Оказывается, вот что: у нее есть сказка о двух подругах, которые очень любят друг друга, чувство это проносят через всю жизнь, через все препятствия. И одной из этих подруг Женя дала имя «Галя». Это было уже тогда, когда она знала меня и много думала над тем, что я, пожалуй, тот человек, кто мог бы быть ее другом.

Это признание Жени было похоже на объяснение в любви, право же. Ну что я могла ответить на ее предложение дружбы? Сказать «да» — совру. Потому что мы очень неодинаковые люди. Женечка очень славная, умная, нежная и чуткая девушка, гораздо лучше меня. А я, мне кажется, сильнее ее. И мы просто не сможем дружить. Я вижу это, почему Женя не видит? Сегодня, я слышала, Женя писала письмо подруге. Она описала один случай и говорила ей, что нет у нее в полку друга (конечно, в смысле человеческом). По-моему, именно наш разговор Женя имела в виду. Я не сказала ей тогда «нет», но зато и не сказала «да».

Немножко меня удивляет: зачем, когда уважаешь человека, любишь его и хочешь дружить, говорить об этом?»

Галя права и неправа. Предлагать дружбу в наш век — старомодно и по-детски. Возможно, Женя несколько поспешила подарить карточку с надписью «Моей Гале», и в этом сказалось ее книжное воспитание. Но Галя ошибалась, считая, что нежность и чуткость не могут сочетаться с твердостью характера. Ира (Глаша) Каширина 22 дня шла по тылам врага и вышла к своим. Потом переучилась на штурмана, и, когда на обратном пути от цели вражеский истребитель прямым попаданием убил летчицу Дусю Носаль, Глаша не только сумела в трудных условиях довести самолет до аэродрома, но и посадила его, хотя делала это впервые. За присутствие духа и самоотверженность Каширина была награждена орденом Красного Знамени. А Женя, нежная, чуткая Женечка — разве она не летала каждый день в лучах прожекторов и разрывах зенитных снарядов? Летала и прицельно бомбила врага.

Женя была из той замечательной породы людей, которые учатся и готовы учиться всю свою жизнь. Сначала она училась по книгам, а когда оказалась в новой обстановке где понадобились не только книжные знания, скромно, без тени зазнайства стала учиться мужеству, выдержке, летному умению у командиров и более опытных подруг. Бывало ей трудно, стыдно, несколько раз она даже плакала бесшумно, спрятавшись под одеяло. Но если бы к ней отнеслись со снисхождением, ее бы это оскорбило.

В конце декабря 1942 года соединения нашей армии перешли в наступление на Северокавказском фронте и в считанные дни сумели взломать оборону врага. Фашисты начали отступать, опасаясь оказаться в тисках между двумя советскими фронтами — Сталинградским и Северокавказским. После полугода оккупации Северного Кавказа гитлеровцы сдавали один за другим советские города, селения, укрепленные районы, откатываясь к Азовскому морю. «Кавказ — туда и обратно», — не без иронии и горечи говорили немецкие солдаты, когда Кавказ был для них окончательно потерян.

2 января 1943 года наши наземные части прорвали сильно укрепленную оборону фашистов на Тереке, у Моздока, Екатериноградской, Прохладного, а 3 января взяли Моздок. Этот город стал для оборонявших его немецких частей сущим адом — здесь они понесли особенно большие потери. Затем наступила очередь Малгобека, 5-го отбили Нальчик, 6-го фашисты бежали из Прохладного. Темп советского наступления нарастал, наши войска висели на плечах у противника, то есть шли за ним по пятам, обтекая города и станицы, в которых фашистские гарнизоны отказывались сдаваться в плен. С «несговорчивыми» гарнизонами сводили счеты бойцы вторых эшелонов, а головные части тем временем разрушали фашистскую оборону и уходили все дальше и дальше.

Каждый перекресток дорог, каждая речушка и балочка в степи, каждая улица в городе и каждый маленький хуторок давались наступающим войскам огромным трудом и кровью. Осенью и зимой гитлеровцы не переставали готовиться к оборонительным боям и позади переднего края своей обороны создали еще несколько поясов укреплений, глубоко эшелонировали их, оборудовали по последнему слову военно-инженерной техники. Они заставляли местное население рыть противотанковые рвы, складывать из кирпича доты, сооружать проволочные заграждения. Объединяя усилия всех родов войск, Советская Армия прорывалась и пробивалась сквозь возведенные врагом препятствия.

Фашисты убегали, но все же успевали оставить после себя «выжженную землю», — не отказались от своей людоедской практики, которая в конечном итоге работала против них…

2 января полк из Ассиновской перелетел в станицу Екатериноградскую. Приземлились среди ночи и попали в густую вязкую грязь. Сапоги сразу же утяжелились вдвое. Они точно врастали в землю, нога выскальзывала из голенища. Приходилось, стоя по-журавлиному, балансировать на одной ноге и одновременно вытаскивать укоренившийся в почве сапог. Стоишь, качаешься, а потерять равновесие — значит, вываляться в грязи с головой. Даже реветь хочется! Победишь цепкую грязь и обнаруживаешь, что предстоит выдирать наружу второй сапог…

Больше других доставалось вооруженцам: увязая на каждом шагу, они по двое тащили стокилограммовые бомбы в густой смазке, и бомбы выскальзывали из рук, плюхались в грязь, выбрасывая в лица девушек холодные брызги, и уходили в грунт чуть ли не целиком. Натужно покряхтывая, в отчаянье чертыхаясь, девчонки-вооруженцы поспешно выволакивали бомбы из хляби (летчицы и штурманы торопили их) и несли свой тяжкий груз к самолетам.

Легче становилось, когда несильный мороз цементировал раскисшую землю. Она твердела, вся в бороздах, рытвинах, глубоких дырах. И тогда самолеты катились по неровному полю, как по стиральной доске. Легче — это было на земле, а в воздухе, наоборот, совсем туго. Мы отчаянно мерзли, хотя и натягивали на себя всю «арматурную карточку», то есть обмундирование, полагавшееся летному составу по штату. Толстые, неповоротливые, добирались до машин, втискивались в кабины, взлетали и уже минут через 10—15 начинали ежиться от проникавшего под комбинезон, меховую безрукавку — «самурайку» и два свитера резкого ветра.

Но морозы отпускали, и наш аэродром вновь становился нашим мучителем — черная вязкая масса чавкала, всхлипывала и свистела под ногами.

В Екатериноградской нас настигла страшная весть: погибла Раскова. При перелете в тумане самолет врезался в холм и взорвался. Мы помнили ее, всегда ждали, что она как-нибудь однажды прилетит в полк и мы будем рассказывать ей долго о том, как жили и как воевали, выпестованные ею. Теперь же в газете ее портрет — красивое, жизнерадостное лицо в траурной рамке.

В день, когда узнали о непоправимом, мы написали на фюзеляжах: «За майора Раскову», а ночью облака разбрелись по сторонам, и штурманы целились особенно тщательно.

Мы перелетали с места на место, догоняя отступавшего противника, но бить его как следует в январе не пришлось — мешала погода. Настоящая кочевка — сборы, наскоро устроились близ новой площадки, команда собираться снова, упаковываемся и летим дальше на запад. Часами мы просиживали на аэродромах. Под крыльями наших ПО-2 проводились лекции, беседы о положении на фронтах, комсомольские и партийные собрания. За январь 1943 года полк произвел всего 47 боевых вылетов, 29 раз летали на разведку погоды и 15 — разведывать расположение войск противника.