Профессия: репортерка. «Десять дней в сумасшедшем доме» и другие статьи основоположницы расследовательской журналистики - Нелли Блай

– Надзирателем, – ответил он, украдкой взглянув на меня.

– Скажите, если эта печка обрушится, как мы сможем спастись? – спросила я.

– Не имею ни малейшего представления, – сказал он с улыбкой.

Я не отступала:

– Нам всем придется зажариться в своих камерах?

Он рассмеялся:

– Да, думаю, тут бы вам и конец пришел, но не стоит бояться, здесь не может возникнуть пожар.

Было довольно неприятно остаться в одиночестве, не имея иной пищи для размышлений, кроме многочисленных разновидностей храпа. Меня стало одолевать страстное желание, чтобы кто-нибудь проснулся и пошевелился. Я почувствовала себя обманутой, не найдя здесь компании, на которую рассчитывала: воплей, рыданий и песен заключенных всех мастей. И как будто в ответ на мое желание кто-то загрохотал в дверь, а вслед за грохотом голос – женский голос – закричал:

– Эй, капитан, капитан! Подите сюда, что вам стоит? – и снова грохот, грохот, грохот в дверь.

– Ну уж нет. Чего вы хотите? – спросил мой тюремщик.

– Эй, отоприте дверь, что вам стоит?

– А зачем мне отпирать дверь, что вам нужно? – отозвался он весело.

– Просто хочу, чтоб была отперта, вот и все. Отоприте, что вам стоит? Пожалуйста, капитан!

– Я вас боюсь! Вы меня, поди, укусите, если я отопру, – услышав этот ответ, она рассмеялась от души.

– Не укушу я вас. Отоприте дверь, ну отоприте дверь!

– Не могу, боюсь, укусите, – отвечал он все так же весело, бедная женщина снова рассмеялась и довольная отправилась спать.

Сцены в камере

Я услышала, как он отпирает решетку другой камеры и говорит: «Ну-ну, не скрючивайтесь так. Вот так-то лучше будет», – и решетка снова была заперта.

– Что-то случилось? – спросила я, пока он шел по коридору. Я все еще глядела через решетку.

– Нет. Там просто одна женщина – я боюсь, что она задохнется, – сказал он, приближая лицо к прутьям.

– За что она здесь?

– Пьяна, – отвечал он кратко. – И я только что нашел у нее это и боюсь, что она задохнется, – он показал сквозь прутья все еще тлевшую сигарету.

– А из-за чего женщины оказываются здесь чаще всего?

– Пьянство. У нас пять пьяных приходится на любую другую жалобу, – ответил он грустно. – Сейчас у нас тут четверо.

– Надзиратель, который час? – спросил кто-то.

– Эй, офицер, – закричал другой, – выпусти меня отсюда, не могу оставаться в этой клетке.

Порой внезапно наступала тишина, так сильно тяготившая меня. Я почувствовала слабость от долгого стояния и решила лечь и постараться отдохнуть. Я сложила свой жакет как подушку, завернулась в свой шелковый шарф и попыталась заснуть. Но стоило мне соскользнуть в приятную дремоту, как надзиратель вернулся.

– Держите, – сказал он, отодвигая засов на моей двери, – я нашел тут одеяло, оно может вам пригодиться.

– Вы очень добры, – сказала я серьезно, – поверьте, я вам очень благодарна. – А затем, переменив тему: – Скажите, женщины, которых сюда приводят, доставляют вам много хлопот?

– Я должен за ними присматривать, потому что они больны и способны на все, особенно когда хмель выветривается. На этом самом месте – нет, в соседней камере – лучшая в мире девушка умерла у меня на руках. О, она была красавица и такая хорошая девушка, какую только можно себе представить. Я поговорил с ней у двери, оставил ее. Десять минут спустя, когда я делал обход, она лежала мертвая.

Надзиратель предается воспоминаниям

– Она покончила с собой? – спросила я быстро.

– Нет, сердечный приступ, – сказал он тихо. – Она отошла за минуту, а какая хорошая девушка была. Другая девушка повесилась в этой самой камере, где вы находитесь. Да, я оставил ее всего на несколько минут, а когда вернулся, она висела на двери камеры. Я ее срезал и был уверен, что она мертва, но ее привели в чувство. – Я испустила вздох облегчения и отказалась от решения требовать о переводе в другую камеру. – Я внимательно смотрю за ними всю ночь и всегда весело с ними разговариваю, чтобы их подбодрить, но иногда они теряют последнюю надежду.

– Что вы делаете с их телами?

– Бросаю их в ящик и вывожу, – ответил он довольно бодро. – У нас тут и младенцы рождались, и мы всегда первым делом отправляем женщину в больницу. Но мне нужно продолжать обход. Постарайтесь немного отдохнуть, а если вы готовы заплатить за чашку кофе, я пошлю за ней для вас поутру.

– Спасибо, спокойной ночи, – сказала я, и он тихо отозвался, удаляясь по коридору:

– Спокойной ночи.

Я свернула одеяло в виде подушки, это оказалось очень просто. Не знаю, как и когда я забылась сном и как долго спала, когда меня разбудил крик какого-то мужчины.

– Скажите! Скажите! СКАЖИТЕ! – кричал он. – За что меня здесь заперли? У меня нет ни гроша. Я не знаю, за что вы запираете парня, у которого нет ни гроша. Скажите! Скажите! СКАЖИТЕ! Я хочу выйти. Отоприте дверь!

«Заткнись!», «Да ведь ты еще пьян!», «Нишкни!», «Закрой варежку!», «Да он полоумный!» – вот лишь некоторые из замечаний, которые выкрикивали ему пробудившиеся заключенные, а один запел: «Где ты блуждаешь в ночи, мой сынок?»

С этого момента в полицейском участке не было ни минуты тишины. Еще не рассвело, но я не имела ни малейшего представления, который час. Было очень забавно слушать реплики людей, мертвецки пьяными доставленных сюда накануне вечером. Один мужчина кричал: «Мэри, эй, Мэри, отопри дверь! Ты зачем ее заперла? Завтрак готов?» – это вызвало всплеск оживления и обсуждений среди его более трезвых товарищей. Я почувствовала некоторое облегчение оттого, что Мэри при этом не было, бегло вообразив в красках, как это животное ведет себя дома.

«Привет, пташка»

Ранним утром произошла смена караула, и на место моего добросердечного старого тюремщика заступил молодой человек. Я пошевелилась, когда он проходил мимо моей камеры, и он крикнул:

– Привет, пташка, ты проснулась? А ну-ка, пташка, передай мне вон ту жестяную кружку.

Я встала, сняла кружку, висевшую на вентиле водопроводного крана, и передала ему.

– Скажи-ка, ты откуда? – спросил он с любопытством, когда я подошла к двери и на меня упал газовый свет. – За что ты здесь?

– Это не имеет никакого значения, – сказала я сердито.

– Погоди-ка, я скоро вернусь, – сказал он, и по его возвращении я повторила историю своего ареста, рисуя собственные перспективы самыми мрачными красками.

– Что ты будешь делать, если тебя освободят? – спросил он после этого.

– Не знаю. А что? – спросила я.

– Ну, если ты собираешься остаться в городе, мне бы хотелось увидеть тебя снова.

– О! – только и могла я сказать от удивления.

– Ты останешься в городе?

– Нет, я уеду