Цена нелюбви - Лайонел Шрайвер

— Многие призывают судить его, как взрослого, и вынести смертный приговор, — вызывающе сказала

я.

— И что ты чувствуешь по этому поводу? — спросила твоя мать.

Боже милостивый! Твои родители спрашивали меня, будет ли когда-нибудь напечатан НОК. Они спрашивали, считаю ли я, что паровые устройства гладят брюки так же хорошо, как утюг. Они никогда не спрашивали, что я чувствую.

— Кевин не взрослый. Но станет ли он другим, когда повзрослеет? (Возможно, существуют какие-то технические особенности, но убийство на рабочем месте — это просто повзрослевшая стрельба в школе.) — Если честно, бывают дни, — я мрачно посмотрела в окно эркера, — когда я хочу, чтобы ему вынесли смертный приговор. Но может, просто чтобы самой сорваться с крючка.

— Ты ни в коем случае не должна винить себя, дорогая! — монотонно, но с некоторой нервозностью произнесла твоя мать. Если я и винила себя, она не хотела об этом слышать.

Я посмотрела ей в глаза, как одна мать в глаза другой:

— Я никогда особенно не любила его, Глэдис. Я понимаю, что родители иногда строго говорят своим детям: «Я люблю тебя, но ты не всегда мне нравишься». Но что это за любовь? Мне кажется, это сводится к: «Я не равнодушна к тебе, то есть ты все еще можешь меня обидеть, но я не выношу, когда ты рядом». Кто хочет такой любви? Если бы у меня был выбор, я могла бы пренебречь кровными узами и успокоиться тем, что я нравлюсь. Я иногда думаю, не тронуло бы меня гораздо больше, если бы моя мать обняла меня и сказала: «Ты мне нравишься». И может, важнее просто наслаждаться обществом своего ребенка.

Я смутила их. Более того, я сделала ровно то, против чего уже предостерегал меня Харви. Позже они оба свидетельствовали под присягой и цитировали обрывки этой короткой убийственной речи. Не думаю, что твои родители хотели мне навредить, но они были честными жителями Новой Англии, а я не предоставила им поводов для своей защиты. Думаю, что и не хотела предоставлять.

Когда я, отставив холодный чай, стала собираться, они явно испытали облегчение, однако вопросительно переглянулись. Должно быть, осознали, что эти милые разговоры за чаем будут весьма редкими, и может, поздно ночью, не в силах заснуть, они будут думать обо всех не заданных мне вопросах. Конечно, они были вежливы, приглашали приезжать в любое время. Твоя мать уверила, что, несмотря ни на что, они все еще считают меня частью семьи. Шесть недель назад я, возможно, задумалась бы над этим. Сейчас принадлежность к любой семье манила меня не больше, чем перспектива застрять в лифте между этажами.

Уже у двери твой отец коснулся моей руки и снова задал вопрос, коего избегал большую часть своей жизни:

— Только еще одно. Ты понимаешь почему?

Боюсь, что мой ответ только помог бы ему излечиться от таких расспросов, ибо ответы часто совершенно не удовлетворяют.

С Новым годом, мой дорогой.

Ева

6 января 2001 г.

Дорогой Франклин,

Коллегия выборщиков только что утвердила президента- республиканца, и ты наверняка доволен. Однако, несмотря на твою женофобию и ура-патриотическое ретроградство, в отцовстве ты был весьма либерален и относился к телесным наказаниям и игрушечному оружию так, как требовало время. Я не дразнюсь, только задаюсь вопросом, не возвращаешься ли и ты к тем предосторожностям и не размышляешь ли, где же мы ошиблись.

Мне в оценке воспитания Кевина помогали тренированные юридические умы.

—Миссис Качадурян, — с пристрастием допрашивал меня Харви, — соблюдалось ли в вашем доме правило, запрещающее детям играть с игрушечным оружием?

— Не ручаясь за точность формулировки, да.

— И вы контролировали просмотр телепередач и видео?

— Мы старались оградить Кевина от всего слишком жестокого и сексуально откровенного. К несчастью, это свелось к тому, что мой муж не мог смотреть большинство своих любимых программ. И одно исключение мы все же сделали.

—Какое? — Снова раздражение; это не было запланировано.

— Исторический канал. — Хихиканье; я играла на галерку.

— Суть в том, — продолжал Харви сквозь зубы, — что вы изо всех сил пытались оградить вашего сына от вредного влияния, не так ли?

— В своем доме. Это шесть акров из всей планеты. И даже там я не была защищена от вредного влияния Кевина на меня.

Харви перестал дышать. Я подумала, что этому трюку научил его профессионал от альтернативной медицины.

— Другими словами, вы не могли контролировать, во что играл или что смотрел Кевин в домах других детей?

— Откровенно говоря, другие дети редко приглашали Кевина больше одного раза.

Вмешался судья:

— Мисс Качадурян, пожалуйста, просто ответьте на вопрос.

— О, видимо, так, — равнодушно уступила я; мне все это начинало надоедать.

— А как насчет Интернета? — спросил Харви. — Разрешали ли вы вашему сыну смотреть любые сайты, какие ему нравились, включая, скажем, насилие или порнографию?

— О, мы установили полный комплект родительского контроля, но Кевин взломал его за один день.

Я щелкнула пальцами. Харви предостерегал меня против малейших намеков на легкомысленное отношение к процессу, но справиться со своим упрямством я не могла. Еще труднее мне было сосредоточиться. Когда я сидела рядом со своим адвокатом, мои веки закрывались, голова клонилась. Только для того, чтобы взбодриться, я без видимых причин разразилась комментарием вопреки предыдущим возражениям судьи — благонравной, резкой женщины, напоминавшей мне доктора Райнстайн.

— Видите ли, к его одиннадцати—двенадцати годам было уже слишком поздно. Никаких правил, никаких кодов... Дети живут в том же мире, что и мы. Тешиться тем, что мы можем защитить их от мира, не просто наивно, но и тщеславно. Нам хочется иметь основания говорить себе, что мы хорошие родители, что мы делаем все возможное. Если бы у меня была возможность начать сначала, я позволила бы Кевину играть во все, что он хочет; ему мало что нравилось. И я бы отбросила все правила насчет телевизора и видео. Из-за них мы просто выглядели глупо. Они подчеркивали нашу беспомощность и провоцировали его презрение.

Хотя меня не прерывали, я сократила свой монолог. Сейчас нетерпение юриспруденции меня не ограничивает, так что позволь развить мою мысль.

На самом деле не наша очевидная неспособность оградить Кевина от Большого Плохого Мира, как я вроде бы подразумевала, вызывала его презрение. Не бесполезность наших табу, а их суть казалась Кевину шуткой. Секс? О, обнаружив мои страхи, он этим воспользовался, но в других отношениях? Это было скучно. Не обижайся, мы с тобой безумно наслаждались друг другом, но секс действительно скучен. Как игрушки, которые Кевин отвергал в раннем возрасте, где красный колышек вставляется в красное отверстие. Секрет в том, что никаких секретов нет. Траханье в его средней школе было настолько распространенным и банальным, что вряд ли сильно его возбуждало. Альтернативные круглые отверстия обеспечивают временную новизну, иллюзорность которой он видел насквозь.