Кайнокъ - Юрий Козлов

— Товарищ Пирогов, чьи это патроны?

Наклонился, сопя, поднял целую обойму.

— Всем — стоп! — скомандовал. Корней Павлович. — Проверьте подсумки.

Последнее относилось к двум шуйским девушкам-милиционсрам при полной форме и оружии. Девчата и без того напуганные происходящим, торопливо причитая и всхлипывая, принялись считать боезапас.

Корней Павлович, мягко ступая, обошел Брюсова. Однако каких-то следов перед собой не увидел. Даже если они были вчера, ночью их пригладило дождем, слизнуло, как морским прибоем. Дождем и патроны вымыло на поверхность, потому что вчера еще, кружа в этих местах, Пирогов не видел их, а должен был бы, у него глаз острый и терпения не занимать.

Он протянул руку, и Брюсов опасливо положил на его ладонь обойму. Патроны были винтовочные. Гильзы не розовые, как в подсумках девчат, а латунно-белесые, точно потертые сильно. Головки — светлые. Корней Павлович выковырнул из обоймы один патрон. Глянул на торец. Прочитал по слогам, не веря глазам своим:

— Кай-нок.

После второго «к» стоял твердый знак.

У Пирогова сердце споткнулось на ходу. «Да ведь это же… Это было уже! Было!» Да, он, Пирогов, читал так же по слогам, теряясь в догадках, что значит слово «кайнок». Читал в кабинете Ударцева, на патроне, лежавшем в сейфе. Получается, что Михаилу было известно о кайноке. Какими-то другими путями он тоже вышел на него.

В Ржанец они вернулись раньше грузового возчика, невозмутимого, молчаливого дедка, непрестанно чадящего самосадом.

— Вы погоняйте. — Он сам предложил вскоре, как они, простившись с шуйцами, направились домой. — У вас дел полная коробушка. А мы — помаленьку.

— А вам не страшно? — спросил Брюсов, косясь на брезентовую куклу. — Скоро темнеть начнет.

— Чудак-рыбак, ты живого бойся. А мертвяк — он самый смирный.

Глава тридцать первая

Уже сильно стемнело, когда они, высадив у больницы врача, зашли в отдел.

Возбужденней, чем обычно, докладывала Ветрова:

— Вернулись Пестова и Козазаев. Отыскались остатки коровы.

— Где? Пестова где?

— Она просила вызвать ее, если спешно надо.

— Ткачук звонила?

— Да. Из Муртайки. Говорит, нашли лошадь. И ходок наш… Лошадь стояла привязанная. Перед нею сено лежало… Полина перегнала ее в Муртайку и позвонила… Продолжают искать. Идут от того места, где стояла лошадь. На север и на юг. Две группы.

«Что ж, Ткачук действует грамотно. На дороге нет следов нападения. Что-то в стороне привлекло внимание Игушевой. Она оставила лошадь… Когда? Три дня назад!.. Многовато… Ну а что если лошадь, сено — все та же холодная режиссура? Если все это потом поставлено было? И не в том месте…»

Последние события приучили его к подозрительности.

— Не будем терять время. Пригласите Пестову.

— Я — пожалуйста, товарищ лейтенант. Но… Каулина ушла. Вы ж сами приказали следить…

— Геннадий Львович, посидите немного у телефона.

— С моим удовольствием. Это не просто честь, а повышение по службе.

Корней Павлович отпер Якитова.

— Написали?

На пороге «кельи» показался Федор. Он был по-прежнему заросший, но лицо посветлело: днем сердобольная Ветрова принесла ведро воды, кусочек хозяйственного мыла, и он расстался с маской из месячной грязи.

— Вот. — Якитов протянул лист бумаги. Корней Павлович заглянул в него. Увидел буквы с лихими завитушками. Вспомнил, что в подписи Василисы тоже длинная спираль в подставной ножке «я» — заимствовала у мужа.

Федор писал, что Сахаров наткнулся на него случайно, стыдил, пугал трибуналом. Потом смягчился, сказал, что коль получилась такая клякса, не мыкаться ж под открытым небом, обещал пристроить под крышу в надежном месте. Назначил новую встречу. Уходя, вдруг спохватился, пригрозил: если Федор вздумает каяться и выговорить себе смягчение приговора, выдав его, Сахарова, как укрывателя дезертира, его пацанам не позавидует сам Иисус Христос.

— Пристроить под крышу? Он ничего не уточнял? Где, к кому?

— Нет.

— Осторожный. Ладно, пойдемте на свежий воздух.

— Мне это ни к чему.

— Странно. Скажите, Федор Григорьевич, почему вы не хотите свидания с женой? Или с матерью? Они ведь убиваются по вас. А Василиса почти похоронила.

— Потому и не хочу.

— Я мог бы разрешить.

— Хватит об этом.

— Хватит так хватит. Тогда скажите мне, Якитов, была у Сахарова винтовка? Или карабин, обрез?

— Не видал.

— Бы-ыло что-то. Я стал привыкать к вашей манере говорить. Не умеете вы врать, Федор Григорьевич. Но упорствуете: не видел, не знаю… Если бы не было, вы сказали бы — не было.

— Я могу сказать — не было. Когда мы разговаривали, действительно не было. Но потом он велел идти, не оглядываться. И я пошел. Как же я могу поручиться, что за деревом не стояло ружье?

— Кружева, узоры вяжете. Обиженного из себя корчите. А обижаться вам не на кого.

Брюсов выглянул из двери.

— Корнеи Павлович, кто-то спросил по телефону, на месте ли вы. Я сказал — да. Он поблагодарил и положил трубку.

— Кто? Мужчина по крайней мере?

— Да. Такой спокойный…

Пирогов сводил Якитова в уголок двора, вернул на место в «келыо», повесил замок. Остановился перед Брюсовым.

— А вы, Геннадий Львович, производите впечатление на месте дежурного. Зайдет посетитель и сразу проникнется доверием к нашему отделу: экий постовой встречает, что ж у них в запасе…

— Я подумаю, товарищ Пирогов.

Корней Павлович, озадаченный телефонным звонком, снова вышел на крыльцо, оставил дверь распахнутой. Проветрить немного прихожую комнату. Неяркий свет упал на щербатые, занозистые доски. А в деревне тишина стояла. Лишь далеко-далеко побрехивала лениво собачонка. Да шуршал справа Урсул.

«Странно как-то все, — думал Пирогов, опустившись на верхнюю прохладную ступеньку. — Вроде многое прояснилось, известен характер преступников и район их обитания вытанцовывается. А не стало сколько-нибудь легче… Это как закон пружины. Чем туже сжимаешь, тем сильнее отдача…»

Он был прав: да, не легче, а даже трудней, потому что чем ближе финал, тем явственней понимал он неприспособленность девчат именно к финалу, бесспорно быстрому, острому, не исключено, со стрельбой с обеих сторон, и свищами в голове, как говорили старики.

«Тир есть тир, — рассуждал он. — Картонный погрудный силуэт человека в фашистской каске — не сам человек. И разница между ними бесконечна».

Он точно знал это состояние, похожее на растерянность, страх. Страх не за себя, а за того, в которого надо было вогнать пулю. Но тот убегал, опередив пограничников на двадцать и больше шагов, приближался к линии границы. И тогда Корней выстрелил. Выстрелил от пояса, на ходу. Увидел, как неизвестный резко остановился, всплеснул руками, выронил, скорее отбросил, пистолет и упал сначала на колени, потом переломился в пояснице, ткнулся в земно лбом и лишь после этого опрокинулся набок.

Вечером на заставе только и разговору было — о задержании опасного перебежчика, бойцы и командиры поздравляли Пирогова, а он не находил себе места, испытывая тошноту и головокружение от сильного волнения. Он впервые стрелял в человека. Но он — мужчина. Есть много профессий, где мужчины по первому сигналу обязаны нажать спусковые крючки. А как заставлять делать это девчат?

В дверном проеме остановился Брюсов, заслонил свет.

— Вы заняты? — спросил вежливо.

— Подсаживайтесь. Сегодня хороший вечер.

— У вас вообще хороший климат. Днем тепло, ночью прохладно. У нас на юге бывают тяжелые ночи. Чего только не делаешь, чтоб освежиться: и воду на пол льешь, и простынь смачиваешь. Беда. Особенно таким, как я, трудно. Хоть караул кричи.

— Вы еще не видали сибирской зимы.

— Как же? А у Сурикова?!

Помолчали. Шуршал монотонно Урсул. Гасли по деревне огоньки. Люди рано ложились спать, чтобы назавтра встать чуть свет.

— Вчера ко мне старик приходил, — сказал Брюсов. — Разговорились мы о том о сем. Интересный старик.

— Герман Большаков?

— Он самый. Любопытный человек. В школу не ходил ни одного дня, а знает много. Он рассказал мне занятную историю. Хотите? Будто бы в какие-то времена пытались проникнуть в эти горы со своей религией чужестранцы. Он их даже называл, да я забыл. Мудреное название, нынче не встречается оно. Так вот, лезли те иностранцы через границу, тащили с собой буддизм или ламаизм. Лезли тайно, делали тайные храмы в неприступных местах. Один храм большой — базовый, как я понял, а периферийные помельче. Были даже перевозные… Так вот, базовый якобы стоит где-то совсем недалеко отсюда. Большая пещера будто бы, а от нее отходят поменьше. Как у вас кабинеты от общей комнаты… В молодости задумал Герман хозяйство поправить. Поднять. Женился только и — айда в горы золотишко искать. Неделю бродил. Натолкнулся неожиданно на тот храм. Вошел и чуть кондрашка его не хватила. Увидел фигуры из камня и дерева, чаши какие-то, золотые статуэтки. И книги. Испугался он и — тягу назад. К молодухе своей.