Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть - Айдын Шем

Исмат перешел на персидский язык, на котором он мог связно передать суть событий, но без сопутствующих деталей.

- Говорить русский теперь, - вновь перебил его жандарм.

- Русский язык я знаю намного лучше, чем персидский, - ответил Исмат и только начал говорить по-русски, как жандарм велел ему перейти на узбекский.

"В персидском языке он быстро усовершенствуется, - соображал жандарм. - А русский, кажется, он действительно хорошо знает".

И он вдруг опять перебил рассказчика:

- Do you speak English? - английским господин Реза владел вполне прилично.

Исмат только смог догадаться, что вопрос задан на английском, и он ответил на немецком, которому он, будучи на фронте, обучался по необходимости:

- Nein, mein Herr, ich spreche Deutsch, aber sehr schlecht.

"Так-так, - думал жандарм. - Нет, с ним, конечно, надо еще разбираться, но это дело специалистов. Они из него вытряхнут все. Но как сырой материал он подходит. А там видно будет. Если нужно, то и перевербовать можно".

А вслух он сказал:

- Ну, хорошо. Надо ехать, путь не близкий. Господин Нияз, документы на Исматулло оформлены?

- Так точно! - отвечал господин Нияз, и в комнату быстро вошел его помощник с бумагами.

Прощаясь с Исматом, полицейский Нияз одобрительно пожал ему руку и, улыбаясь, сказал:

- Все будет хорошо. Не забывай нас.

В тряском "виллисе", за руль которого сел солдат, а Исмат с жандармским офицером разместились на заднем сидении, два часа добирались по бездорожью до Ширвана и там передохнули. Затем еще два часа ехали до Кучана, где отмылись от дорожной пыли и заночевали. Наутро уже на другой машине доехали, наконец, по сравнительно приличной дороге до Мешхеда - главного города роскошной провинции Хорасан.

Жандарм Реза, уже много узнавший во время дорожных бесед о своем пленнике и проникнувшийся симпатией к жертве коммунистического режима, оставил его на попечение сопровождающего их от Кучана вооруженного охранника и пошел с докладом к высшему начальству. Вскоре он явился в сопровождении другого офицера и передал ему пленника, на прощание в первый раз пожав ему руку:

- Желаю вам, господин Исматулло, удачи!

Исмата отвели в комнату с зарешеченными окнами, и только на следующий день чиновник в штатском пришел к нему с пером и бумагой и приказал письменно изложить свою биографию с самого рождения, упомянув также и об отце.

Исмата допрашивали четыре недели. То обстоятельство, что в соседнем Афганистане нашли людей знавших его отца, не изменило в лучшую сторону положения пленника иранской жандармерии. Но, по крайней мере, Исмат теперь узнал, что отец его жил в Кандагаре, обзавелся там новой семьей и умер только в сороковом году.

Особо расспрашивали его о судьбе высланного из Крыма народа. Поначалу его рассказ о тотальном выселении крымских татар восприняли с недоверием. Но Исмат подробно поведал не только о событиях, которым он был свидетелем в своем колхозе и в Коканде, но и об услышанных на нарах Фархад-строя повествованиях других людей об их контактах с высланными учителями, врачами, артистами из числа крымских татар. У иранских спецслужб, до того не располагавшими информацией о таком жестоком деянии коммунистов, не было оснований не доверять подробным рассказам Исмата. Особенно поразило их то, что высланными вместе с семьями оказались и сражавшиеся на фронтах и в подполье крымские татары.

Содержали беглеца из советской империи взаперти в жандармском управлении Мешхеда. На окнах были решетки, в железной двери имелось окошечко, через которое пленник мог позвать охрану, водившую его в туалет. Правда, кормили хорошо, никакого сравнения с питанием строителей коммунизма на ФархадГЭС.

Когда Исмата освободили из-под стражи, предоставив комнату в том же здании жандармского управления и выдав в качестве компенсации за месячное заключение некоторое количество реалов, первым делом он заказал в мечети молитву-дуа по умершему отцу. Он хотел установить связь с семьей отца, с братьями и сестрами, которые у него, оказывается, были, но жандармский чиновник, который теперь курировал его, сказал, что этого делать нельзя, потому что господина Исматулло готовят к работе нелегала.

Во время прохождения обучения в спецшколе Исмат оказал несколько услуг по переводу документов с фарси на русский, а также наоборот. Поскольку у него вдруг возобновился процесс в легких, его решили не использовать на оперативной работе, а употребить его знания на должности чиновника при управлении. Да и шрам на лбу был очень специфической отметиной. Исмат прошел курс лечения и вышел на новую службу свободным человеком.

Через некоторое время господин Исматулло был вызван на работу в Тегеран. Ему было разрешено по совместительству сотрудничать в газетах, где он печатал обзоры советской прессы.

Со временем, несмотря на свое сравнительно недавнее нелегальное появление в Иране, он получил право при желании покинуть работу в учреждении, которое его приютило и пригрело, мог переехать в другую свободную страну. Но, естественно, такого желания у него не возникало, он материально, и теперь уж профессионально был связан с этой системой и понимал, что выполняет здесь богоугодную работу. Он не возненавидел Советский Союз, из которого бежал, но он сознавал, что разведывательная деятельность свободных стран против сталинского режима направлена, в конечном счете, на изменение этого режима. Часто он думал о том, чем отплатила ему страна, которую он защищал в окопах, за которую проливал свою кровь? А разве в колхозе он не работал честно и с полной отдачей? Работал, хотя сознавал, что все здесь работают на неведомые и, безусловно, недобрые интересы державы, которая грабила колхозников, подавая им за нелегкий крестьянский труд нищенскую плату, непосильными налогами разрушая их домашнее хозяйство. Он по роду своей нынешней деятельности изучал историю России и дивился тому, какой рок тяготеет над ней. Он не мог уяснить, почему ее правители во все времена так недобры к своим подданным. Что за необходимость творить зло своим гражданам?

Иногда вечерами он устремлял взгляд на северную сторону неба и просил Всевышнего помочь всем людям великой страны, из которой он вынужден был бежать. Он поминал своих товарищей военных лет, и погибших и выживших, поминал своих односельчан, своих родителей и, конечно же, свою возлюбленную и ее сестренку, просил у Аллаха блага для них.

Об Айше он думал постоянно, хотя понимал, что шансов на то, что он когда-нибудь вновь увидит ее, практически нет. Еще в свою бытность в Мешхеде он попросил знакомого коммерсанта, имевшего связи с жандармским управлением, при очередном посещении Советского Союза отправить несколько строк по мелитопольскому адресу. Так называемый коммерсант сразу запомнил адрес и предлагаемый текст. В результате Хатидже получила по почте записку следующего содержания:

"Дорогая Айше! Я жива и здорова, всегда помню о тебе и о наших прогулках на красных горах. Твоя Персиянка".

 Конечно, Хатидже ничего не поняла, но переслала этот текст старшей дочери, которая уже была студенткой Казанского медицинского института. Айше немного подумала и разгадала этот ребус: Исмат жив, он на свободе, находится в Персии! Она была бесконечно рада тому, что ее дорогой друг жив и свободен, но плакала, понимая, что связь с ним разорвана навсегда. Она не решалась рассказать об этом послании подругам, но однажды не выдержала и договорилась о встрече с Аней. Умная Аня, едва прочитав краткий текст, сразу воскликнула:

- Это Исмат тебе пишет из Персии!

- Тише, - осадила ее Айше, у которой после этой реплики подруги исчезли те крупицы сомнения, которые все же оставались. - И чему ты радуешься, если это означает, что мы навсегда потеряны друг для друга?

- Никто не знает, что случится завтра! - ликовала Аня. - Может быть, еще и встретитесь! Главное, что он помнит и любит тебя!

…Они встретились через сорок пять лет. Недавно вышедший на пенсию ответственный сотрудник одной из западных радиостанций господин Исматулло с младшим внуком Герхардом приехал, заранее уведомив о своем приезде, в один из городков Крыма, где он через свои разветвленные связи разыскал Айше, все еще не оставившую работу детского участкового врача. Десятилетняя внучка доктора очень подружилась со своим ровесником Герхардом, имя которого она долго не могла выговорить, в то время как мальчик сразу четко выговорил ее имя - Хатидже! А совсем старенькая бабушка Хатидже-оджапче наконец-то обняла Исмата, который так много места занимал в жизни ее старшей дочери почти полвека назад. Муж Айше, строгий татарин Джемиль, бывший инженер-строитель, а теперь загорелый огородник, сначала проявил признаки ревности, но однажды, после бессонной ночи, наутро уже не бычился, а братски обнимал Исмата и даже поговорил с ним на узбекском языке.