Въ лѣто семь тысячъ сто четырнадцатое… - Александр Владимирович Воронков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Четверо рынд в белых одеяниях с посеребрёнными топориками в руках, обступившие трон по углам, косятся неприязненно, князь Юрий Трубецкой вообще, похоже, готов рубануть «выскочку» этим самым топором по хребту, но сдерживается. Нельзя! Приходится смирять свой гонор: в конце концов, сегодня государя от гибели спас именно этот простолюдин со своими стрельцами, а не он, Гедиминович, второй рында. Ну, этот-то хоть сам не замарался, в отличие скажем, от князя Алексея Сицкого, всего лишь девять дней назад вместе с Трубецким стоявший рындой на свадебном пиру молодого царя с семнадцатилетней Марией Юрьевной, но уже тогда вовлечённого в боярский заговор. Вот и вышло так, что один князь, Гедиминович, стоит сейчас по левую руку от самодержца, а второй, Рюрикович, ещё утром примерявший к себе почётную должность кравчего, сидит в вонючей яме с каменными стенками, откуда его будут вытаскивать только на допросы, ну и для оглашения приговора.
В очередной раз вернувшийся Евстафий с поклоном сообщает:
— Великий Государь! Повеление твоё исполнено. Сыскан отрок, что со стрельцами у Фроловских ворот петард взорвал. Ты велел его пред твои очи доставить, так у крыльца уже.
— Это хорошо, что отыскался! Хвалю! Поговорить с ним хочу. Вот только некогда сейчас: пора бояр запускать, да обсудить, как мы дошли до жизни такой, когда в самой Москве людей убивают и грабят сотнями и на царя покушаются. И что потребно сделать, чтобы срама такого на весь мир больше не случалось.
А малец тот… Вот что: распорядись-ка от моего имени: пусть его в баньку отведут, попарят, одежду дадут чистую, да поприличнее. Небось, воры не всё из Кремля растащили, что-то должно остаться. Потом пусть кормят досыта, да отведите ему место, пусть отдыхает, пока не позову. И да: вели, чтобы там присматривали за ним: вдруг напугается чего или заскромничает — так чтобы не удрал. Но следить так, чтобы волос с головы не упал!
— Слушаю-с, Государь!
— Ну, ступай! И пускай уже зовут бояр в палату!..
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ХОЛОДНОЕ ЛЕТО
15
Дмитрий
Как всё же хорошо, что табак на Русь ещё не завезли[104]!
И без того в Грановитой палате стоит духота от сотен горящих свечей, вонь от тел потеющих в шубах — это в августе-то месяце! — и высоких шапках дущатого соболиного меха бояр смешивается с запахом выгорающего в лампадах низкокачественного оливкового масла, именуемого здесь отчего-то «деревянным»… У самого давно уже спина свербит от пота, будто искусанная злобными мухами — и не почесаться, даже если бы было можно это сделать, наплевав на правила древнерусского этикета: не позволят несколько слоёв парадных одежд из добротного иноземного сукна, да покрытая расшитой золотой нитью синей индийской парчой шуба. Добро хоть, что на голове не золотая Шапка Мономаха, а менее претенциозный убор. Как там говаривал киношный управдом Бунша: «Вы думаете, нам, царям, легко?!» Да вот ни разу!
А если бы ко всей той благо-вони, которой пропиталось помещение, добавились ещё клубы табачного дыма — то эффект для непривычного человека был бы сравним с применением газового оружия в Первую мировую…
Весь этот паноптикум официально называется «собранием Правительствующего Сената». Судя по всему, мой предшественник в царском теле был до некоторой степени поклонником Древнего Рима, или хотел им казаться. Потому и переименовал увеличившуюся в числе Боярскую Думу на римский лад. Да и себя на полном серьёзе именовал в письмах европейским властителям «императором», переплюнув Ивана Грозного[105]. Тот хотя и решил с какого-то бодуна именовать себя прямым потомком Октавиана Августа по мужской линии, но титуловался всё-таки просто царём. Если припомнить, что у того Октавиана сыновей не было вообще, а единственную дочь Юлию разгневанный владыка Рима за распутство выслал на какой-то островок, где та вскоре и померла — что-то в этой версии не сходится. Видал я уже черновики этих писем Дмитрия и справедливо решил, что над московским государем в Европе только посмеялись. Ну никак бедная золотом и малонаселённая Русь не могла сравниться ни с нынешней империей германцев, ни тем более — с Римом, раскинувшимся в давние времена от Британии до Армении…
Собственно говоря, собирать лишний раз сенаторов в Кремле мне не хотелось. За два с лишним месяца я уже разобрался, кто из них что из себя представляет и какого уровня пакостей от кого в будущем стоит опасаться. Всё-таки власть — тот ещё гадюшник. Стоит ступить неосторожно, и обязательно цапнут. Правда, самые ядовитые из гадин, князья Шуйские с подручными, уже схвачены и изолированы, но вот посворачивать им головы, как сделал бы Иоанн Васильевич, номинальный (а может быть, и реальный) батюшка моего нынешнего тела, теперь нельзя. Хотя и хочется. Не та политическая ситуация, чтобы устраивать массовые казни. Боярство и богатые столбовые дворяне возмутятся: заговорщики какие-никакие, а Рюриковичи, притом происходящие не от младшего, а от старшего сына самого Александра Невского. Конечно, открыто вряд ли кто устроит новый мятеж, поскольку в данной ситуации царь в своём праве карать за бунт, но вот подлить позже какой-нибудь ядовитой дряни в пищу или устроить «апоплексический удар табакеркой по голове» вполне могут. А этого мне совсем не хочется. Так что приходится привлекать «широкие эксплуататорские массы» к подобию сотрудничества и делать вид, что всё идёт по плану.
Четвёртый час бояре работали, не покладая… ушей. Сменяя друг друга, к ступеням престола выходили все трое думных дьяков и, торжественно держа перед собой свитки «столбцов», громкими голосами перечисляли вины тех, кто не так давно сидел здесь же, в Грановитой палате: Василия Шуйского, его брата Дмитрия, Василия Голицына и иных… Самих обвиняемых в мятеже я велел не приводить. Всё-таки нынче у нас не телешоу с юридическим уклоном, транслируемое на всю страну по телевидению, а формальное завершение проводившегося с мая месяца следствия. Говоря откровенно, хотелось обойтись без этого сборища, но… Закон есть закон. Членов Боярской Думы, а теперь Сената русский царь не может
