Поводыри богов (сборник) - Татьяна Алфёрова

Данилыч выпил пятьдесят капель валокордина и лег в постель, надеясь, что черт отзовется, явится во сне, но заснуть не смог. Лежал, слушал тишину квартиры и собственный ровный пульс, прошивающий спальню меж виском и подушкой.

Пришла, видимо вечером, жена: греметь посудой в кухне и вздыхать, звонил Аркадий, зараза, Олегович – Данилыч не взял трубку, принесенную женой с трагическим придыханием «тебя Аркадий», лежал виском в подушку, играл сон. Вздохи и звон посуды прекратились, жена легла с краешка, погасила свет, ворочалась молча. Прозвенел будильник, жена встала, начала собираться на работу. Хлопнула дверью, ушла наконец. Он уснул. Жизнь продолжалась. Чертей в ней не было. Но молоко скисало, стоило только Данилычу взять в руки коробку «Петмол. Два с половиной процента жирности».

Пятно на левой ягодице стремительно росло, через неделю побелело и правое «полужопие», как выражалась покойница теща. Данилыч отправился к дерматологу в районный кожно-венерологический диспансер, номерков на прием к врачу не было. В платной поликлинике (за деньги они почему-то могут найти номерки, за деньги они готовы лечить) внушительный доктор с густыми пегими бровями и пятнистым носом попытался говорить с Данилычем как с малолетним ипохондриком:

– Голубчик, что вам в голову-то зашло? Вы совершенно здоровы! Загорали где-нибудь на Кипре или в Испании? Загорали-купались, понятно. Разумеется, область кожного покрова под плавками будет отличаться от прочего, открытого всем ветрам, хм. Никакого нарушения пигментации не вижу.

– Дурака из меня не делайте! Что я, не могу отличить незагорелую кожу от… – запнулся, не знал, как назвать это – болезнью? По-другому врач-придурок не поймет! – Незагорелую кожу от больной?! Я хочу сдать все возможные анализы, кажется, не бесплатно хочу, не в районной поликлинике!

Доктор не утратил дружелюбной снисходительности, несмотря на язвительность Данилыча, может быть, он так груб и несведущ, что язвительности не заметил?

– Никакой патологии у вас не наблюдается, но раз уж не в районной поликлинике, конечно, выпишу направления, – или все-таки заметил подковырочку, сам пытается иронизировать? – Помяните мое слово, голубчик, это нервное. Валерьяночки там, корвалольчику, а лучше рюмочку коньяка после обеда или перед сном – как рукой снимет!

Анализы отразили безупречное состояние Данилычева здоровья, даже уровень холестерина оказался в норме против обычного зашкаливания на единицу. Данилыч утвердился: в платных поликлиниках сидят шарлатаны. Надо срочно искать «своего» врача через знакомых, чтоб не равнодушный, а то и ненавидящий пациентов районный дерматолог, чтоб не за деньги в коммерческой клинике врал «без патологии», чтоб с душой и вниманием. Надо жену спросить, у нее среди клиентов фирмы наверняка есть медики. Не хотелось Алле рассказывать о чертовом пятне. Сама пока, по счастью, не заметила. Давно уж не «грешат», а хоть бы и грешили – не подростки, давно женаты и без света обходятся, если приспичит вкусить супружеских обязанностей. Разберется, выкрутится. Только бы врача найти толкового!

Посередине недели жена ни с того ни с сего вернулась со службы рано и, загадочно поглядывая на Данилыча, принялась сервировать ужин в гостиной.

Сколько он с ней боролся за такие ужины, а также обеды и – под настроение, а по выходным обязательно – завтраки! За трапезы в частности и в целом – в гостиной. Кухня существует для того, чтобы готовить, а есть следует в гостиной! Как поступают интеллигентные люди. Но нет, куда там, тещино воспитание плетью не перешибешь. «На кухне удобней, на кухне уютней, теплее», тьфу! Разве по выходным удосуживалась накрыть к ужину как положено. Но сегодня Алла явно что-то задумала, что-то ей от него надо. Постелила свежую скатерть, белую парадную, а не клетчатую «выходного дня», сервиз вон достает «гостевой». С этим тоже боролся, гостевой сервиз – глупость, что они, пролетарии, что ли, чтобы посуду делить на затрапезную и гостевую. Чайные свечи на стол поставила, вино. Романтический ужин, ни дать ни взять. Что эта курица задумала?

– Милый! – жена подняла бокал, вино плескалось на самом донышке, а Данилыч не пил, хватило страху с последним внеплановым запоем, зачем откупоривала, спрашивается. Вино, кстати, французское из нижней ценовой планки, значит, скверное. – Я беременна. Это точно, срок уже двенадцать недель. Этот подарочек мы из Испании привезли. Помнишь сиесту и желтого мотылька на потолке? Нахальный такой мотылек! – жена рассмеялась «со значением». – А после ты уснул и проспал чуть не до утра, – глаза жены подернулись светлой влагой, вспомнила сопутствующее сиесте, стало быть. Безымянным пальцем оттянула уголок левого глаза, накрашенный рот искривился – то ли тушь в глаз попала, то ли вспомнила последовавшую за знаменательной сиестой необъяснимую и затяжную депрессию мужа.

У Данилыча не завелось детей в первом браке. Отправлял жену по врачам, но те разводили руками, говорили, что все в норме у супруги, надо подождать. Когда разводились, Данилыч порадовался, что с детьми обошлось, сейчас платил бы алименты, неизвестно с каких миллионов. Со второй, нынешней Аллой то есть, опять не получилось. Первые два года Данилыч ждал детей, хотел их, после успокоился, и возраст наступил уже солидный, тяжеловато менять уклад. Но было обидно и странно, что ни одна жена не понесла от него.

Мгновенная гордость, что получилось, он может быть отцом, сменилась решительным страхом: не просил ребенка, не желал этого ни сейчас, ни в Испании, не должно засчитываться педантичным чертом за очередное, если не последнее, желание. Данилыч вскочил и побежал в ванную смотреть, увеличилось ли белое пятно на заду. Называть это пятном стало невозможно: побелели бедра, побелели ноги до самых коленей. Данилыч, шатаясь, вернулся к столу.

– Милый, разве ты не рад? – жена поставила на место бокал, вина в нем так и не убавилось, и перекладывала вилку слева направо от тарелки и обратно, справа налево.

«Будет рыдать», – подумал. Он в общем-то пожалел жену, но времени на жалость не оставалось.

– Ты должна сделать аборт, – спокойно и веско, как о чем-то само собой разумеющемся, сообщил Данилыч, едва сдерживая собственную панику. Вот оно, последнее желание от черта, после него – только смерть. Зажмурился. Сейчас она закричит, зарыдает, возможно, бросит на пол тарелку.

Алла родилась крепенькой энергичной шатенкой. К моменту встречи с будущим мужем обратилась, однако, в изящно-фигуристую блондинку с легчайшей склонностью к полноте. Это был единственный способ попасть в поле зрения Данилыча: женщин другой «породы» он не воспринимал как объект приложения страсти. Но Алла изнуряла себя диетами и обесцвечивала волосы не для него: образ худой блондинки с узкими бедрами и небольшой грудью тиражировался глянцевыми журналами того времени как воплощение стиля; красота или сексуальность шли вторым номером, рулил именно стиль. Роман с разведенным Данилычем развивался стремительно, но не бурно, они поженились через полгода после знакомства на корпоративном вечере, куда оба пришли случайно, по приглашению друзей, потому что обоим было некуда пойти, а праздника хотелось. Данилыч решительно не одобрял наличие тещи в глубинке, но жену любил, и не только за внешность. Алла могла подавать свои немногочисленные реплики со значением, собеседник сразу понимал, что имеет дело с человеком компетентным. Алла умела договариваться с электриками жилконторы и продавцами на рынке, быстро осваивала всякую новую технику, хозяйство вела непринужденно и без назойливых упреков, которыми отличалась первая жена (ты опять не купил картошки, мне, что ли, надрываться! Ты опять не вкрутил лампочку в коридоре!). Почти никогда не спорила с мужем и воспринимала его указания нормально, без женских, унижающих мужское достоинство, штучек. А еще была не только нетребовательна в постели, но даже, так сказать, не заинтересована в ней.

К исходу пятого года брака фигура жены все-таки склонилась к полноте окончательно и бесповоротно, но Данилыч терпел, потому что привык и замечал досадный привес лишь при непосредственном сравнении с иными блондинками. А сравнивать непосредственно почти не выпадало, редко ходили туда, где встречались молодые незнакомки, и незнакомцы, впрочем, тоже. Не любил, когда на жену обращают внимание другие мужчины, в этом было что-то невыносимо вульгарное, пошлое.

Ожидая истерики за праздничным столом в новенькой гостиной, Данилыч успел подумать и представить, что ребенок не от него. С чего бы вдруг ей забеременеть, четыре же года, почти пять – ничего… И с первой женой – ничего… Может, пока он предавался депрессии, лежа в домике там, в Испании, она нашла молодого звероподобного мачо и… Но понимал – вряд ли. Даже не вряд ли, а практически исключено. Но шанс-то все-таки есть? Есть шанс-то!

Тарелка все не летела на пол, на новенький псевдодубовый ламинат, все не звенела, разбиваясь вдребезги. Может, она не расколется на ламинате? Если бы они ужинали на кухне, где пол застелен сверхпрочной твердой испанской, кстати, кафельной плиткой, тарелке бы не уцелеть, а вот здесь, в гостиной, у нее есть шанс. Ламинат против кафеля – мягкое покрытие. Или расколется? На мелкие острые кусочки, собирай их после. Интересно, кто собирать должен? Она уйдет рыдать, а он будет с тряпкой ползать? Но тарелка все не летела, и Данилыч осторожно посмотрел на жену.