Поводыри богов (сборник) - Татьяна Алфёрова

Дура! Курица! На что ему лендкрузер! Хватило бы «паджеро»! И не изменишь ничего, вот что всего обидней! Нет, продать-то и купить другую машину можно, но сколько денег потеряешь! Да он бы этим нечаянным наследством распорядился с умом! А жена еще попросит сейчас для себя в личное пользование его старую машину – не дает продать. Сдавала же на права-то! Выхухоль бледная, крашеная! Не сама придумала, не сама, не обошлось без заклятого друга Аркадия, суки, Олеговича, не иначе, он подговорил, посоветовал, все козни строит, не уймется, козел комолый, безрогий!

Данилыч умел демонстрировать относительное разнообразие оскорблений, но это были оскорбления-олицетворения из одной области, допустим, из животного мира – приличные оскорбления; ненормативной лексики не употреблял прилюдно, чем немало гордился. Нетрудно заметить, что иногда язык владел им, но никогда – он языком. Но и то – благо для работника технического образования с обязательным ударением на первом слоге в слове «звонит».

Случайность ли наследство? Ну если для смеха предположить худшее… Проверил платок – получилось на квадратный сантиметр меньше. Не может того быть! Ткань, она вообще скользит, плохо поддается точному измерению, он ошибся на той неделе. На квадратный сантиметр, эка! Сколько же в нем всего этих несчастных сантиметров? Тридцать девять в длину, тридцать девять в ширину… Было сорок… Нет, не на квадратный сантиметр уменьшился, это по-другому считается… Вспомнить бы, в панике не вспомнишь…

На что мне, дура, «лендкрузер»! Плачет дура. Как лучше хотела. Сюрприз, дескать, к годовщине свадьбы. А то, что деньгами общими надо и распоряжаться совместно, в голову не приходит – нечаянное наследство, вот и тратила на удовольствие. Дура!

Совет директоров все расставил по местам. Нет никакого договора с нечистой силой – есть кошмарный дурацкий сон, дурацкий, под стать жене-дурынде. Его проект, то есть проект его группы, не утвердили. Сказали – не проект, одно общее место. Общее гладкое место. Совещание проходило на высшем уровне, с представителями мэрии и так далее. «Общее гладкое место» в совокупности с четко выговариваемым «Калистрат Сергеевич» Данилыч воспринял как оскорбление и позволил себе наговорить лишнего – чем черт не шутит, обещая выправиться. Обещал ведь? Закончилось, однако же, скверно. Представитель более верхнего начальства заявил, что достаточно видел на своем веку глупостей, а уж наряду с хамством подобное идиотство терпеть не намерен. Ну и дальше больше – слово за слово, как там в народной поговорке. Когда разошлись свои и разъехались чужие, директор института вызвал к себе, по-хорошему:

– Снимать тебя придется, Калистрат Сергеич! Извини! Ну либо я тебя снимаю из главных руководителей проекта, либо меня из директоров прут. Ясно?

– А что тут ясного? Проект отличный! Начальство на меня вызверилось по каким-то иным причинам. Личным, без сомнения, субъективным. И вы пойдете у них на поводу? Вы, умный в общем-то человек?

– Калистрат Сергеич, без пафоса! Проект твой – дерьмо, штамп. Ежели б не рекомендация Аркадия Олеговича – ни в жизни не поставил бы тебя главным. Но! Тут, извиняй, не мое решение. «Верхнее» решение. Потому отпускаю тебя с чистой совестью обратно. Но, что пардон, то пардон (без прононса и раскатистых сонорных звуков), не в руководители группы, а просто конструктором.

Черт знает что получалось с работой. Вернее, черт-то как раз и не знал – наобещал горы и в кусты. Но и он сам хорош, снам верить! Данилыч выбросил мерзкий платок в корзину в туалете на втором этаже, том, что наискосок от директорского кабинета. И добился увольнения своего ставленника Сергея – пусть расплачивается! Подставил, свинья, как есть подставил!

Темнота давила изнутри и снаружи – за месяц в Петербурге не случилось ни одного солнечного дня. Морозы со снегопадом регулярно сменялись оттепелью и гололедицей, и Данилыч предпочитал метро новенькой машине, «лендкрузеру». На сей раз в метро было особенно скверно, душно и людно. На выходе, перед эскалатором, наплевав на людской поток, на грязном полу стоял на культяпках, обернутых брезентом, инвалид – из тех, что побираются по вагонам, – и катал вокруг себя свою низенькую тележку, он был пьян. Данилыч едва не споткнулся о тележку и решил, что с него хватит, пусть пробки, пусть гололед, отныне станет ездить только на машине. Надо начинать новую жизнь, хватит этого непреходящего мрака! Неужели не сможет быть выше обстоятельств – это он-то! Не откладывая, с нынешнего вечера открывает себе визу в новую успешную жизнь. Несмотря на подставы, неблагодарность, гололед, мрак. Хватит!

Дома, едва зачерпнул ложкой гущицу мутного горохового супа, началось. Часто затрезвонил телефон, жена вскочила – этого Данилыч терпеть не мог и в хорошие времена, а уж сегодня!

– Сядь на место! – треснул ложкой по столу, горячие плотные брызги попали на запястье. – После обеда натреплешься с подругами!

– Это межгород, – решительно и спокойно отвечала жена, направляясь-таки к телефону.

Данилыч полез в карман домашней куртки, практически не удивляясь обнаружившемуся там, пару часов назад выкинутому в туалете на работе у директорского кабинета платку с пятнышками, вытер запястье. Лучше съесть суп, пока тот горячий, холодный гороховый суп он не переваривал. Жену приструнит после, не то разойдешься, и кусок в горло не полезет.

– Дверь закрой, курица! – чтоб не слушать за едой ее кудахтанье, все-таки крикнул.

Но жена закричала, явно назло, после зарыдала. Пришлось бросить ложку, идти в гостиную.

Суп доедал холодным, как и боялся. Не надо было бояться, не надо было думать о холодном супе.

В маленьком южном городке, уже другом, не в том, где тетка-завещание-зачем-дура-«лендкрузер», но из схожей глубинки, скоропостижно умерла теща. Единственные родственницы жены ушли одна за другой. Тещу Данилыч видел редко и не любил. Нелюбовь полагал взаимной, хотя в свои редкие приезды теща мало с ним говорила и все пекла и пекла пирожки с рисом и яйцами. Была она тучной, малоподвижной, вечно закручивала краны в кухне до предела, невзирая на то что он не велел так делать, чтобы не срывать прокладки. На пятый год брака Данилыч плюнул и поставил в новой квартире однорукий смеситель без прокладок и возможности закручивания, но теща умерла, не испробовав новшества: в новой квартире не успела побывать. Надо было ехать на похороны, может, к лучшему, на службе сейчас появляться противно, после этой дикой истории с двойным понижением в должности.

Холодный гороховый суп не повредил ему, желудок наутро сработал прекрасно, как никогда.

Однако ненавистный платок опять уменьшился, а ведь Данилыч не просил, чтобы теща умерла. Он не желал ей зла в общем-то. Ну что же, организует похороны, жену поддержит. Теща наследства не оставит, не с чего, придется хоронить на свои, на урезанную зарплату. Но жену укорять не стал, ни полунамеком не попрекнул, «лендкрузер» даже не вспомнил. На нем и отправились, приятно все-таки на такой машине, заодно проверить, как автомобиль себя на больших перегонах поведет.

Похоронами распоряжался какой-то знакомый тещи из местной городской «знати». Данилыч сразу поставил его на место, мол, дело наше, семейное, но тот не услышал, не встал, куда указали. Собственно, все уже было сделано и обговорено, Данилычу в процесс не вставиться, поздно. Деньги дал, достаточно на нормальные похороны, ну а раз этот решил выпендриться – его дело. На поминках этот долго не рассиживался, перед уходом вызвал Аллу от гостей, поговорить. Данилыч, конечно, пошел за женой: этот расспрашивал о работе, всучил Алле визитку: «Позвони. Помогут».

Данилыч хотел вспылить, сам способен жену обеспечить, она не нуждается в чужой опеке, но отчего-то удержался. Поминки, как-никак. С женой дома разберется.

– Хахаль, что ли, бывший? – довольно мирно, с добрым юмором даже, спросил, когда выезжали из городка на следующий день.

– Ученик отца, – кратко и сухо объяснила жена и закрыла глаза, а слезы побежали по неизменно розовым щекам, словно дожидались, когда она зажмурится, словно с открытыми глазами плакать было невозможно.

В Петербурге начался февраль, проклюнулось солнце, задул колючий ветер, установились морозы. Под стеной Петропавловской крепости устраивались первые полураздетые безумцы – загорать. Другие, обряженные в ватные штаны и закутанные шарфами, расселись над лунками посреди Невы в ожидании пропахшей нефтью мелкой рыбы для своих кошек. С Ладоги везли первую корюшку: над Васильевским островом робко пробивался меж выхлопных газов запах свежих огурцов, характерный для корюшки, и колотого льда. Каждый день по нескольку часов было по-настоящему светло и как-то особенно отчетливо холодно. Девушки на пешеходных переходах начали улыбаться пропускающим их машинам, но Данилыч, когда был за рулем, этим не злоупотреблял, в том смысле, что всех не пропустишь.