История российского государства. Разрушение и воскрешение империи. Ленинско-сталинская эпоха. (1917–1953) - Борис Акунин

Другим важным прорывом стало построение системы социального обеспечения, которое до революции или вовсе отсутствовало, или полагалось на инициативу органов общественного самоуправления и частных благотворителей. Наркомат соцобеспечения был учрежден еще в апреле 1918 года. По-настоящему он заработал только по окончании Гражданской войны и сначала из-за скудости бюджета имел немного возможностей, но они понемногу расширялись. Сначала удалось обеспечить пенсии и пособия инвалидам, затем представителям наиболее важных профессий (например, учителям и некоторым категориям рабочих). До введения полноценной государственной пенсии дело, однако, не дошло и дойдет еще очень нескоро. (Крестьяне, например, получат право на пенсию только в 1964 году). В середине же двадцатых из 6 миллионов людей пожилого возраста пенсию получали только 500 тысяч, то есть меньше 10 процентов, но и это следует считать внушительным результатом по сравнению с дореволюционной ситуацией.

Заинтересованное в повышении рождаемости, государство ввело пособия по уходу за младенцами, начало создавать ясли и детские сады. Делалось это в рамках «борьбы за раскрепощение женщины», и введение гендерного равенства тоже является безусловной заслугой нового режима. Всеобщее избирательное право (повторюсь) при отсутствии демократии практического значения не имело, но право на равенство в зарплатах и «лифты» для профессионального и карьерного роста женщин делали СССР в этом отношении самой передовой страной планеты. Правда, женщины высших партийных и государственных постов все же не достигали, но это уже следствие сталинской личной мизогинии. Зато в двадцатые годы в Советском Союзе возник новый для человеческой цивилизации способ семейного существования, когда на работу стали ходить и муж, и жена. Со временем это станет общепринятой нормой.

В бывшей колониальной империи, где имелась своего рода иерархия национальностей с народами первого, второго и третьего сорта (наверху этой пирамиды находились «великороссы», в самом низу евреи), теперь отменялась и осуждалась всякая национальная дискриминация. В начале XX века это тоже было серьезной новацией, имевшей большое пропагандистское значение для международной деятельности советского государства, которое и в этом смысле выглядело образцом для подражания. Впоследствии национальная дискриминация возобновится и примет экстремальные формы (репрессиям будут подвергаться целые народы), но в двадцатые годы все нации в СССР действительно были равны.

После нескольких лет НЭПа повысился жизненный уровень — в 1927 году средняя зарплата достигла дореволюционных показателей. С учетом катастрофического падения жизненных стандартов в военные годы это было обнадеживающей тенденцией. Через десять лет после революции рабочие стали жить по крайней мере не хуже, чем при царе, а крестьяне даже и лучше. Конечно, страна все равно оставалась очень бедной. Из-за массовой миграции в столицы там возник острый жилищный кризис (советская власть с ним так никогда и не справится). Однако городской пролетариат и раньше обитал в бараках и подвалах. «Коммуналки» и общежития были не хуже.

В смысле психологическом важнее всего было не увеличение, а выравнивание доходов населения. Социалистический лозунг всеобщего равенства отчасти осуществился — это тоже было важным козырем коммунистической пропаганды. При Ленине был введен «партмаксимум» — правило, согласно которому член партии, сколь бы ответственный пост он ни занимал, не мог получать оклад выше, чем 150 % средней зарплаты по отрасли. Колоссальная разница между богатыми и бедными, свойственная всем прежним историческим формациям, казалось, ушла в прошлое. Богатыми были только «нэпманы», но они и платили за это поражением в правах. Новое дворянство, номенклатура всех ступеней, очень тяготилась «партмаксимумом», но на протяжении всех двадцатых годов этот лимит сохранялся.

Наконец, весьма плодотворным результатом общественных перемен стал подъем и расцвет культуры, всегда чутко реагирующей на выброс духовной и нервной энергии. В двадцатые годы происходило очень много интересного в самых разных областях искусства. Драматичный личный опыт участия в беспрецедентных событиях побудил талантливых художников к созданию столь же беспрецедентных произведений. Если творчество советских писателей и поэтов при всей яркости оценить по достоинству могли только носители языка, то эксперименты в живописи, кинематографе, музыке получили и международное признание — а также стали превосходной рекламой коммунистического Нового Мира.

Всплеск творческой активности продлится столько же, сколько просуществует НЭП. Сворачивание экономических вольностей будет сопровождаться и «закручиванием гаек» в искусстве. Общая тенденция к контролированию всех сфер жизни, конечно, не могла обойти стороной культуру. Сталин очень серьезно относился к общественному влиянию художников, прежде всего литераторов. Вождю были не нужны новые Некрасовы и Толстые, которые будут сеять в умах разброд и вольномыслие. Ему требовались Фаддеи Булгарины и Несторы Кукольники. Дело было не в «антисоветскости» отдельных писателей и поэтов (все они за редким исключением являлись энтузиастическими сторонниками нового строя), сколько в непредсказуемости самого творчества. В тридцатые годы государство закрепостит и эту эфемерную зону деятельности через систему «творческих союзов», своего рода отраслевых департаментов по управлению культурой.

Проблема управления сознанием вообще была одной из постоянных забот советской власти, частью ее генеральной стратегии. Так называемой идеологической работе придавалось колоссальное значение. Со временем установится аппаратная партийная иерархия, по которой в каждой области и каждом районе следующим по рангу после «первого секретаря» будет считаться пост «секретаря по идеологии».

Задача тотальной идеологической индоктринации была колоссальной и тоже беспрецедентной. Требовалось за короткий срок изменить образ мысли, нравственные обыкновения, жизненные ценности всего народа.

Бывший семинарист Джугашвили очень хорошо сознавал силу религии и веры — а также опасность истинного атеизма, не признающего никаких «надчеловеческих» гипотез. Поэтому магистральным направлением советской идеологии было не разрушение религии, а замена одной веры на другую.

Эта работа складывалась из двух компонентов: создания новой «церкви» и разрушения прежней.

Первая линия проводилась в жизнь простым и надежным способом полного исключения всех альтернативных взглядов в сочетании с массированной постоянной пропагандой. Человек был со всех сторон окружен наглядной, печатной, слуховой (быстро развивалась радиосеть) и даже топографической агитацией. Города и улицы меняли прежние названия на советские. Именами вождей и коммунистических героев нарекали заводы, пароходы, учреждения, парки — что угодно. Главным храмом новой религии стал Мавзолей на главной площади страны. Там лежали нетленные мощи Прежнего Вождя, чьими портретами и памятниками постепенно заполнялось всё общественное пространство. С конца двадцатых рядом всё чаще вывешивали и портрет Нового Вождя, а скоро появятся и прижизненные памятники ему. В полную меру эта сакрализация развернется в тридцатые годы, но подготовительная работа