Те же и Скунс - Елена Милкова

Наташа наклонилась к нему, потёрлась носом о его скулу и пообещала:

– Я плейер тебе принесу. А маму заставлю на кассету что-нибудь наговорить…

Маме, последние лет десять ходившей с нитроглицерином в кармане, Коля о посещениях больницы запретил даже и думать.

– Кхм-м-м-м! – прокашлялся Юран, когда Наташа уже подходила к двери. – Ты это… шефу своему, в натуре… любят они… руками… В общем, если он что, ты, блин… это… мне скажешь…

Жалко улыбнувшись, Наташа попрощалась с ними до завтра и ушла в коридор. И там из неё опять словно выдернули стержень: снова осела на знакомую клеёнчатую скамеечку и неслышно заплакала. Ей казалось, Коля никогда не будет ходить, никогда не выйдет сам из этой проклятой палаты. Ну почему у него даже пальцы не двигаются, хотя все говорят и в книжке написано – давно пора?.. А если у него вообще среди ночи где-то что-то закупорится, и он будет звать доктора, но его никто не услышит, и он умрёт в этом своём ужасном зажиме, и врач, сообщая ей новость, равнодушно разведёт руками: статистика…

Наташа больно кусала губы, комкая насквозь мокрый носовой платок и боясь, что её услышат в палате. Надо было ещё где-то взять силы, чтобы доехать домой. А по дороге сочинить для мамы нечто убедительное. И оптимистичное.

Повышение по службе

«Газик» осторожно переваливался по разбитому просёлку. Это были ещё не настоящее горы, но и не степь – так, предгорье, – но именно здесь можно было ожидать всего. Вообще, как успел понять Женя Крылов за время, проведённое в Чечне, чем выше в горы, тем в каком-то смысле легче. Конечно, опасность поджидает за каждым углом и в равнинном Гудермесе, и в любом высокогорном ауле… но всё-таки высоко в горах ещё сохраняются до некоторой степени древние представления о чести. Там меньше вероятность получить пулю в спину, когда справляешь нужду…

Дорога петляла между скалистыми склонами, почти голыми, лишь кое-где кривились узловатые невысокие деревья. «Газик» вёл Володька Юровский, шофёр милостью Божьей. Про Володьку на всём серьёзе рассказывали, будто, когда он вёл машину через перевал по давно заброшенной окружной дороге (главную трассу перерезали боевики Ахьяда Мусалчева), ему якобы случилось объехать оползень, поставив машину на два колеса. Причем два других колеса грациозно проплыли над пропастью метров двести глубиной. Сам Женя при этом не присутствовал, но был готов поверить – он видел, что выделывал Юровский на машинах любых марок. И сколько раз эти самые машины в его руках дотягивали до базы на честном слове и на такой-то матери…

Женины размышления прервало нечто, мелькнувшее впереди, на самом краю зрения. Или просто показалось? Похоже, всё-таки нет, потому что Родион Зуев вдруг коротко рявкнул:

– Стой!

«Газик» немедленно остановился.

– Лёва, Женька, со мной, – приказал командир группы. – Остальные – в машине.

Женя Крылов выпрыгнул из «Газика» последним. Перебежками пригнувшись и прикрывая друг друга, спецназовцы стали приближаться к непонятному объекту. «Похоже, не засада, – мелькнуло у Жени в голове. – Иначе бы уже вовсю…»

Действительно, Родион вдруг выпрямился в полный рост: значит, опасности нет. «Дядя Зуй», прошедший Афган, чувствовал неприятеля не только затылком и спиной – этим не удивишь, это приходит к любому, кто пробыл в Чечне хотя бы неделю; многоопытный Родион обладал уже не шестым, а каким-то седьмым чувством опасности. И оно ещё ни разу не давало осечки.

Когда Лёва Зайцев и Женя Крылов подбежали к своему командиру, они увидели, что в глубоком кювете справа от дороги вверх колёсами валяется «Пазик» с красными крестами по бокам и на крыше. Чьи-то пули буквально изрешетили машину.

– Стреляли сверху… и вон оттуда, из-за скалы… – мгновенно определил Родион.

Действительно, место для засады было самое подходящее. Сверху стрелявшие могли укрыться за выступом скалы, снизу впереди у поворота лежал огромный валун.

– Собаки… – сказал Зуев сквозь зубы.

– Родион Борисыч, это же тот автобус, на котором раненых вчера в Моздок!.. – выдохнул Женя.

– Тот самый… – кивнул Родион и криво усмехнулся. Не хотел бы Женя, чтобы эта усмешка когда-нибудь была адресована ему… – Джигиты, мать их!!! – внезапно прорвало невозмутимого Зуя. – Там только тяжёлые были!..

Лёвка уже спустился вниз и открыл дверцу «пазчка».

– Никого… О, чёрт! – послышался его голос.

Родион и Женя присоединились к нему.

Внутренности машины были раскурочены, но не это заставило Женю на миг замереть на месте. Не следы пуль, пробивших металл: мало ли он их до сих пор видел… По всему кузову подсыхали бурые пятна. Кровь. Кровь раненых, которых увозили в Моздок.

Холодея, Женя покосился на командира… Тот стоял и смотрел на развороченную внутренность санитарного автобуса, и его лицо превратилось в застывшую маску, на которой холодными углями мерцали тёмные глаза.

– Обыскать всё, – велел он отрывисто. И первым бросился сквозь колючий ежевичный кустарник, буйно разросшийся в ложбине между скалами. Ибо страшный запах, сочившийся оттуда, никаких сомнений не оставлял.

Вряд ли Женя когда-нибудь сможет забыть то, что они увидели по ту сторону скал. Там была большая, успевшая осыпаться воронка, и в этой воронке совсем недавно метался огонь. Туда вылили горючее из бака автобуса и подожгли. А потом по одному стали сбрасывать пленников, благо они почти все были совершенно беспомощны. Женя ощутил, как шевелятся волосы, но заставил себя смотреть и увидел, что у некоторых были проволокой связаны руки. Они всё-таки нашли в себе силы и мужество для последнего боя…

– Здесь не все, – хрипло сказал Лёвка. Лицо у него было серое. – Их больше везли!

– Так… – Родион на миг застыл, а потом как всегда отрывисто проговорил: – По дороге налево. Просёлок в аул Алмасты. Гнездо мусалиевское, говорил же я им, мать их!.. Давно могли бы накрыть… Остальные там… если живы…

– Что думаешь делать, Родион? – спросил Лёвка. Ему тоже хотелось надеяться.

Зуев снова скривился в своей жутковатой усмешке.

– До поворота едем, а дальше на своих, – коротко скомандовал он.

Аул Алмасты казался вымершим. Пропали куда-то шумные ребятишки, вечно носящиеся ватагами по кривым улочкам. Исчезли женщины с кувшинами для воды, исчезли старики, греющие кости на солнышке… Ни души!

Родион сделал знак молчать и прислушался.

– Так, – сказал он наконец. – Все в одном доме. Человек десять.

«И наши…» – подумал Женя Крылов.

– А народ куда..? – спросил Володька Юровский. – Небось в горы ушли?

– Угу, – буркнул Зуев. – За мной!

…В своем ауле мусалиевцы привыкли к полной безопасности и потому нападения не ожидали. Теперь уже и Женя расслышал характерную гортанную речь. Потом запахло жареным мясом: видать, джигиты подкреплялись. Отмечали удачную операцию. По захвату автобуса с ранеными… Наверное, виной тому было увиденное возле дороги: Жене упорно мерещилось, будто мусилиевцы жрали жареную человечину. Он знал, что это не так, но ничего с собой поделать не мог.

Родион, как всегда, оказался прав. Боевики заняли самый большой из домов – двухэтажный каменный, выходивший на площадь напротив развалин мечети.

– Обходим… – скомандовал «дядя Зуй».

От шумной ярости редко бывает толк. Спецназовцы беззвучно просочились пыльными улочками и вышли к задней стене Мечети. Древние камни, покрытые причудливой резьбой, давно Раскрошились и поросли жёлто-зелёным мхом. Некогда стена была глухой, но в одном месте камни давно обвалились, образовав широкий проход. Им-то зуевцы и воспользовались.

Внутри было прохладно и тихо. Высились резные каменные колонны, поддерживавшие уже наполовину несуществующую крышу. И было непонятно, как всего в нескольких шагах от этого тихого и святого места могут пытать раненых… пусть даже врагов…

Теперь дом где сидели мусалиевцы, был как на ладони. И те, что веселились за его стенами, явно не ждали, что возмездие грянет так скоро.

– По моему знаку… – больше жестами, чем словами приказал Родион. – Володька и Лёвка справа. Женя и Виталик слева… Пока ждем…

Сперва они разыскали пленных. Их было четверо, все прикованные к стене какими-то немыслимыми цепями. Их выделили среди других за то, что сумели дать самый достойный отпор. Оказали, так сказать, уважение. Что их ждало назавтра – кинжал, неспешно разрезающий горло под равномерное «хор, хор»? Или – в порядке невероятного милосердия – автоматная пуля?.. Один, во всяком случае, уже не дышал, ещё двое на глазах уходили следом за ним, и только один отозвался на прикосновения тормошивших рук, медленно приподнял ресницы. Он даже узнал своих и сказал им, что звать его Анатолием Громовым. И что он из Питера.