Тайна асассинов - Александр Воронель

Диссиденты в СССР появились задолго до того, как прижилось само слово. Один из бывших диссидентов, академик И. Шафаревич, правильно заметил, что евреи в России почти автоматически попадают в эту рубрику — «малый народ». Мудрено было бы им в нее не попасть. Он, однако, не захотел бы заметить, что и проф. Кредер со своей объективностью, да и он сам со своим православием, попадали в нее с такой же неизбежностью. В кризисном обществе, каким была обширная Советская империя, хватало места не для одного «малого народа».

Здесь кажется весьма уместной также и идея Льва Гумилева о консорциях — сплоченных группах пассионариев. Такая группа диссидентов, утверждающая новый стиль поведения в обществе, превращается порой и в зародыш нового этноса:[14]

«Формирование нового этноса зачинается непреоборимым внутренним стремлением к целенаправленной деятельности, всегда связанной с изменением окружения, общественного или природного, причем достижение намеченной цели, часто иллюзорной или губительной, представляется самому субъекту ценнее даже собственной жизни… Начав действовать, такие люди вступают в исторический процесс, сцементированные избранной ими целью и исторической судьбой. Такая группа может стать разбойничьей бандой викингов, буддийской общиной монахов, религиозной сектой мормонов, орденом тамплиеров, школой импрессионистов…

Чтобы войти в новый этнос в момент становления, человеку нужно деклассироваться по отношению к старому.».

Окончательно «деклассированными» по отношению к советскому народу евреи оказались только в 60-х годах.

Взаимоотношения квалифицированного меньшинства и народной массы далеки от простоты во всех странах. Тому, кто строит себе иллюзии относительно цивилизованных наций, следует посмотреть по телевизору на английских футбольных болельщиков. Арнольд Тойнби так выразился по этому поводу: «Западным науке и технике, рожденным, чтобы превращать знание в силу и богатство, присуща известная эзотеричность. Они возникли как результат напряженных интеллектуальных усилий творческого меньшинства. Главный источник нестабильности, угрожающей существованию этой «соли Земли» заключается, как раз, в том, что большинство людей, увы, попрежнему «пресно»… Стагнация масс является фундаментальной причиной кризиса, в который упирается Западная цивилизация… В каждой цивилизации огромные массы народа не выходят из состояния духовной спячки, так как подавляющее большинство… индивидуально ничем не отличается от человека примитивного общества».

В старой России такая идея вошла бы в противоречие с традиционным интеллигентским народолюбием. Но в СССР «человек примитивного общества» оказался вдобавок вооружен «самым передовым мировоззрением», которым он размахивал как каменным топором. Эзотеричностью науки Тойнби называет необходимость использования в ней понятий далеко выходящих за пределы житейского опыта среднего человека. На советском языке это значит — вне контроля партийной идеологии. Эта эзотеричность — «идеалистические извращения в физике, химии, биологии и языкознании» — в течение всего периода существования СССР была неизменным поводом для раздражения властей и, одновременно, единственным — хотя и очень непрочным — убежищем для социально ущемленных элементов населения, в конечном счете, диссидентов.

В течение многих лет в СССР диссидентство, в тюрьме и на воле, было тем единственным привилегированным кругом, куда легко принимали евреев. И хотя власть поставила свои барьеры и на пути в науку, ее эзотеричность[15] часто служила формой социальной защищенности для многих и разнообразных маргиналов.

Интеллектуализм — по видимому, было тем немногим из еврейского наследия, что еще осталось невыкорчеванным за десятилетия советской власти. При окончании мною университета только две категории наших студентов были на любых условиях готовы к трудной карьере профессионального ученого — евреи и лица с подмоченной анкетой: дети священнослужителей и репрессированных, побывавшие в немецком плену, на оккупированных территориях, и т. п.

Повидимому, большинство народа повсюду живет по инерции, не выходя за пределы рутины. Однако, во всех странах присутствует и пассионарное меньшинство, которому действительно необходимо ощущать вдохновение, особый подъем, чтобы совершать те ежедневные сверхусилия, которые только и обеспечивают существование и развитие цивилизаций. Такое же пассионарное меньшинство необходимо и для всякого социального творчества, т. е. реформ, и только такое же меньшинство способно на сверхусилия, требуемые серьезным историческим действием, революцией или массовым переселением. Вдохновение активных меньшинств в наше время, как и тысячи лет назад, питается мифообразующими идеями.

«Понедельник начинается в субботу…»

Советская интеллигенции породила и своих собственных певцов. Идеология избранного, облеченного знанием, меньшинства в чуждом культурном окружении с наибольшим блеском была выражена в творчестве А. и Б. Стругацких. Она, конечно, никогда не была записана в виде связного трактата, но довольно прозрачно выражена в серии фантастических романов и повестей из мнимой истории фантастических стран.

Занимательность и остроумие этих книг обеспечили им очень широкую известность и замаскировали идеологический характер развитой мифологии.[16] Основная идеологема Стругацких — существование непреодолимого разрыва между творческим духом (и историческим сознанием) интеллигенции и косным бытием огромного большинства народа — психологически (а, может быть, и фактически?) соответствовал российской ситуации 60-х годов.

Трудно (да и ни к чему) в общем виде формулировать, чем отличались российские ассимилированные евреи от этнических русских, но зато очень легко сказать, чем и те, и другие интеллигентские семьи в России отличались от всех остальных.

В современных интеллигентских (и, особенно, еврейских) семьях ребенок в той или иной степени оказывается центром внимания всей семьи и с младых ногтей привыкает подавать свой голос. В нем, т. о., еще до включения общеобязательного оболванивания формируются зачатки того персоналистского мировоззрения, которые мешают ему впоследствии окончательно слиться с коллективом. Этот, отчасти воспитанный, нон-конформизм, а не просто высшее образование, собственно, и делает их интеллигентами.

Герои Стругацких, однако, больше чем просто балованные дети. Они еще и генетически одаренные пассионарии, которые ощущают в себе лишь одну (но пламенную) страсть — к познанию, к интеллектуальной игре. Несколько дней, проведенных без книг (новой информации) делает их больными («Гадкие лебеди»).

Напротив, все остальные люди, по-видимому, склонны удовлетвориться перевариванием пищи («Второе нашествие марсиан»), примитивными развлечениями или наркотиками («Хищные вещи века»).

Страсть этих избранных к творческой работе индивидуумов соединенная с бесстрастным (якобы бесстрастным, потому что он включает много страсти) рациональным анализом, позволяет им творить технологические чудеса и возвышаться над повседневным окружением: «Они знали кое-какие заклинания, умели превращать воду в вино и каждый из них не затруднился бы накормить пятью хлебами тысячу человек. Но магами они были не поэтому… Они были магами потому, что очень много знали… Они приняли рабочую гипотезу, что счастье в непрерывном познании неизвестного…» («Понедельник начинается в субботу»).

Она, эта страсть, единственная, наполняет жизнь содержанием и, может быть, только она удерживает мир от глобальной катастрофы. Она превращает своих пассионариев в небожителей в прямом («Волны гасят ветер») и, еще больше, в переносном смысле («Трудно быть Богом»).

Несмотря на свои фантастические сюжеты, Стругацкие очень точно передают типологию и атмосферу российских отраслевых институтов и «шарашек». Этика этой технологической элиты аналогична кальвинистской доктрине избранности в представлении Макса Вебера: специалист предопределен своей одаренностью (т. е. свыше) к высокой миссии, а его профессиональные достижения доказывают и подтверждают его высокое назначение и одаренность. Он должен напряженно работать, чтобы доказать себе и другим, что он действительно принадлежит к тому самому редкому меньшинству, которое только и способно работать напряженно. Такой ход мыслей приводит, если не к успеху, то к внутреннему удовлетворению.

Он также создает условия для жесткой (пуританской) дисциплины рабочего поведения, составляющей яркий контраст ко всеобщей российской разболтанности.

Конечно, это мифология технократов. Она в прошлом сочеталась со снисходительным отношением к несовершенству человеческой природы, называемым в просторечии либерализмом, но в критической ситуации чревата взрывом насилия (как, собственно, и подсказывала повесть М. Булгакова и логика диссидентства).