Побег из Рая - Шатравка Александр Иванович

Летом 1982 года в лагере, как-то просматривал газету «Советская Россия». Равнодушно скользнул по названию статьи «Изменникам нет пощады». В те годы проходила очередная кампания «никто не забыт» и пропагандистских писаний хватало. Но взгляд наткнулся на знакомое имя. Внимательно прочел «…приговорен к высшей мере… приговор приведён…» и т.д. У меня буквально волосы зашевелились, настолько неправдоподобной, фантастической показалась мне эта ситуация.

Можно лишь догадываться, как это происходило. Лубянка потребовала от профессоров Сербского объявить Лукьянова сумасшедшим, чтобы упрятать в спецпсихушку. Те под козырек. А годы спустя Лубянка посчитала, отпускать Лукьянова опасно — слишком много узнал. Значит надо уничтожить. И приказали «врачам» объявить его здоровым, чтобы казнить «по закону». Те снова под козырек. Если у кого сомнения в этой истории, то не трудно проверить. Младшему сыну Лукьянова в Бельгии, сегодня примерно 50 лет. После ареста отца, оперативники КГБ переправили его вместе с машиной через границу. Наверное, живы и другие родственники, там же в Бельгии.

Когда профессора из Сербского утверждают, что посылали обвиняемых в психушки, ради спасения от тюрьмы или казни — это правда. Только чья правда?! Институт им. Сербского в советский период (как, наверное, и сейчас) являлся главным инструментом «по отмыванию» преступлений. По аналогии: как «отмывают» преступные деньги всякие грабители и мошенники.

В 1982 году Е. Лукьянова расстреляют. Так закончится его посещение родной Калмыкии.

Бродил в одиночку по двору и Джони Хомяк, высокий и худой пожилой человек с отрешенным лицом. Он мог остановиться и долго стоять, смотря на небо. В годы войны Хомяк служил в частях СС Галичина. Несколько месяцев назад он был выписан и отправлен в больницу к себе домой в Ивано-Франковск. Там он пробыл два месяца, и его снова вернули в «Днепр». Сидит Джони уже много лет с начала пятидесятых годов.

Здесь и Гена Черепанов с Ощепковым вместе гуляют. Оба молоды и оба из Союза выбраться мечтают. Уже несколько раз границу пытались переходить и всё время их постигали неудачи.

66

БОЛЬНИЧНЫЕ БУДНИ

Закончилась прогулка. От нечего делать валяюсь в постели. Стас играет в шашки с очень больным человеком. Стас долго-долго думает и делает ход. Сумасшедший не думая, гигикая, передвигает шашку. Они уже сыграли партий десять. Очень умный Стас проигрывает «всухую» со счётом 10:00. Надо отдать ему должное, что при таком скоплении зевак, наблюдавших за игрой, он спокойно относится к своему проигрышу.

Два молодых и толстых парня затеяли борьбу. И вдруг — резкий крик, стон и один из них, по имени Сенька, отпрыгнул, а другой, по имени Сашка с перекошенным от боли лицом из-за вывихнутого в руке сустава слез с кровати и пошел к двери.

— Добаловались, боровы! Теперь готовьте свои зады под шило! — кричит им довольный Стас.

Перепуганный не на шутку Сенька стал умалять приятеля, чтобы он его не выдал. Подошел санитар и вывел Сашку в коридор. Через несколько минут оттуда раздался душераздирающий крик, он прекратился на пару минут, а потом всё повторялось сначала. Примерно через час бедолага вернулся в палату с измученным от боли лицом, а рука по-прежнему свисала.

— Что, вправили тебе руку? — спросили его любопытные больные.

— Нет, дежурного врача вызывать пошли, — чуть не плача ответил Сашка.

Дежурный врач пришёл. Те же санитары опять вправляли руку, только теперь в присутствии и медсестры и врача. Для обитателей палаты это было как весёлое развлекательное представление и чем сильней Сашка орал за дверями, тем сильнее ёжился Сенька, и в его адрес отпускались колкие насмешки.

— Вставай! Пошли в процедурку, — вызвал перепуганного Сеньку санитар.

— Вломил, значит, вломил… — забормотал толстяк.

— Готовь зад под серу! — неслось вдогонку под всеобщий смех. Крики в коридоре усилились и стали более продолжительными. Перед ужином дверь в палату распахнулась и оба героя появились вместе. У одного рука, как была так и висела, он больше даже не стонал и молча поплелся к своей кровати, а другой, толстяк, был румяный, как после тяжёлой работы.

— Сколько кубов вмазали? — спросили его.

— Нисколько! Вызывали держать его, помогать руку ему вставлять, — радостно ответил Сенька.

— Это ты, боров, ему сначала руку вывернул, а теперь костоправом заделался, — издевался Стас, прохаживаясь в проходе, явно играя на публику.

— Что я, нарочно, что ли? Ох, если пронесёт, никогда больше не буду бороться, — оправдывался Сенька.

После ужина мученика Сашку оставили в покое. Он сидел так на своей кровати до понедельника, тягая свою руку на оправки и еду. В понедельник утром его вызвали в процедурный кабинет, там за закрытыми дверями ему снова вправляли руку. Может, ему дали обезболивающее лекарство и поэтому на этот раз было тихо. В палату он вернулся перед самым обедом с обезумевшим от боли лицом.

— Ну, что, вправили? — подлетел к нему приятель Сенька.

— Н-е-т, — простонал Сашка, — из хирургического отделения хирурга пригласили. Крутил, крутил… Никак вставить не может. Сказал, что после обеда ещё будет стараться…. И надо тебе было бороться!

— Прости, я же не знал, что так всё выйдет, — просил его приятель. — Не знал… А мне опять сейчас в процедурку идти.

К вечеру Сашка, он теперь и на толстяка не походил, вернулся в палату и молча добрел до своей кровати. Рука у него по-прежнему свисала, и народ в камере больше не шутил. На следующий день его снова вызвали в процедурный кабинет, где собравшиеся врачи со всех отделений больницы каждый со своим методом пытались вправить руку. Врачи промучились долго и безуспешно, после чего решили вызвать костоправа из городской больницы. После обеда прибыла «Скорая помощь» с костоправом.

Вечером, вернувшись со стройки я увидел довольного Сашку, до сих пор не верившего, что его рука вправлена. Его дружок Сенька сидел рядом, и они, смеясь, что-то обсуждали. Этот Сашка на пару со своим братом повесил своего отца. Стас мне рассказал, что отец у них был сотрудником КГБ. Брату суд дал восемь лет, а Сашку привезли в спецбольницу.

Как в любом отделении больницы, так и в нашем восьмом, были свои знаменитости из самых тяжелобольных безумцев. Таким был признан Сашка-говноед, прописанный навсегда в надзорной палате. Он любил выпивать мочу из «уток» лежачих больных, веря, что это хорошее пиво. Беда заключалась в том, что у него был конкурент, такой же идиот, любитель мочи. С ним Сашка из-за этого часто дрался и ругался. Санитары их уже не били жестоко, потому, что они не реагировали на боль, и врачи их не кололи, давно и безнадежно махнув на них рукой. Самое большое представление начиналось, когда их, дерущихся, прибегал разнимать один санитар, которого Сашка-говноед не мог терпеть. Его ненависть к этому санитару началась с того злополучного дня, когда тот решил во что бы то ни стало выкупать сумасшедшего в бане. В бане не было горячей воды, а под холодный душ сумасшедший ни под каким предлогом лезть не желал. Санитар попался настырный и решил выкупать дурака. Он схватил Сашку и поволок его под душ, но дурак оказался не подарок. Он был худющий и до ужаса горластый. Он брыкался изо всех сил и орал, как будто его режут. Не знаю удалось ли выкупать санитару Сашку, но сам санитар выкупался во всей одежде очень хорошо. В какой-то момент дурак вырвался и выскочил нагишом из бани, крича на весь двор. В мокрой фуфайке следом за ним, матерясь, бежал разъярённый санитар. С тех пор только стоит завидеть Сашке этого санитара, он начинал верещать как резаный поросёнок, и рвать на себе в клочья кольсоны, в которые он уже успел наложить. Оставшись голым, он начинал есть своё говно и размазывать его по телу. Санитары брезговали трогать его.

— Ты его мыл раньше, так и сейчас мой, — говорили они санитару, которого так ненавидел Сашка-говноед. Вот теперь начиналось настоящее представление. Визжащего и брыкающегося психа санитар, теперь уже и сам весь в говне, тащил в туалет мыть его и себя холодной водой.