Урожай ядовитых ягодок - Дарья Донцова

– Здравствуйте, бабушка.

– И тебе добрый день, унучка, – ласково ответила старуха, – подсаживайся, не стесняйся, хочешь салату?

Я опустилась на колченогую, выкрашенную зеленой краской табуретку и сказала:

– Спасибо, нет.

– Выпей тогда, – предложила старуха и потянулась к бутылке.

– Тебе чего, баба Нина, – спросил один из парней, перестав петь, – красненького, сладенького или беленькой?

– Налей девке сладкого, – распорядилась баба Нина.

Мне передали пластмассовый стаканчик с темно-вишневой жидкостью, а старушка все же положила в тарелку «Оливье».

– Выпей за помин души, – велела она, – хоть и противная она была, вредная, прости господи, о покойных плохо не говорят, но проводить по-хорошему надо. Давай, не чокаясь.

Значит, не свадьба, не день рождения, а поминки.

– Кто умер? – спросила я, делая вид, что пью дешевый, отвратительно пахнущий портвейн.

– Клавка, – спокойно пояснила Нина, – ну та, к которой ты надысь приходила. Вона чего бывает! Сейчас жива, а через минуту, брык – и опрокинулась.

От неожиданности я выронила стаканчик. Серо-черная земля мигом впитала жидкость.

– Экая ты неаккуратная, – укорила баба Нина. – Ладно, не переживай, не хрустальная посуда, ща новую дадут.

– Как умерла? – наконец сумела пробормотать я. – От чего?

– Сердце у ей схватило, – пояснила старуха, – «Скорая» не поспела, инфаркт стрясся, вона как.

– Когда же она скончалась?

– А ровнехонько в четверг, – словоохотливо пояснила бабка. – Сначала ты к ней приехала, потом Генка прикатил с тортом. Посидел полчасика и отбыл. Стоило ему отъехать, Клавку и скрутило. Так бы и померла в одиночестве, только вон тот малец, видишь? – Она ткнула согнутым, сухоньким пальцем в сторону подростка лет двенадцати, упоенно поглощавшего «Оливье». – Пашкой зовут, – продолжала баба Нина, – вечно голодный ходит, отца нет, а матерь пьет, ровно кляча пожарная, каждый день бухая. Вот Пашка и глядит, у кого подхарчиться можно. Он живо сообразил: ни в жисть Клавке одной торт не съесть, ну и толкнулся к ей в комнату, навроде ему мать наказала спичек в долг попросить. Думал, угостит его Клавка сладким. А она уж хрипит…

Баба Нина перекрестилась и лихо опрокинула свой стакан, в котором плескалась бесцветная жидкость.

– Генка, кто это? – медленно спросила я.

– Унук Клавкин, такой зараза, уголовник!

– Почему уголовник?

– А потому, сидел на зоне, вышел два года назад, вроде работать стал. Только сомневаюсь я что-то, раньше-то не делал ни хрена, небось и сейчас баклушничает, такие не работают. Но к Клавке хорошо относился, ходил сюда. Мать-то его, Райка, померла от позора. Как Генку посадили, она нос на улицу не казала. Народ у нас тут злой, чуть что, в глаза тыкать начинали. Посварилась она один раз с Федюниной, наорала на нее на кухне:

– Твой сын вчерась пьяный пришел и всю раковину заблевал, алкоголик хренов.

А Танька Федюнина ей в ответ:

– Пьет, как все, зато на зоне не сидит. А твой тверезый, да за решеткой!

Райка язык и прикусила, а потом померла, от тоски, видать. Ей Клавка все выговаривала и Ленку учила.

– Кто это, Лена? – Я окончательно перестала понимать происходящее.

Баба Нина затарахтела:

– Любовь Генкина, жена его, ну чисто Санта-Барбара, такое только в кино встретишь! Хочешь, расскажу?

– Очень, – совершенно искренне ответила я.

– Ленка-то не из наших будет, – мигом принялась вводить меня в курс дела старуха, – где ее Генка взял, не знаю, влюбилась она в него чисто кошка. Только-только десятилетку закончила и к Генке переехала, к нам в барак! Видно было, что до этого в отдельной квартире жила. У нас в туалет, он тогда еще работал, каждый со своей бумагой топал, а Ленка рулон повесила и говорит:

– Пользуйтесь, мне не жалко.

Коврик у входа положила, замок новый навесила, старый заедал, и всем ключи раздала, а денег не взяла. Ее тут у нас придурковатой считали, одно слово, студентка, в институте училась. Райка выйдет бывалыча на кухню и жалится:

– О чем с невесткой говорить, не знаю. Не наша она птица.

А уж любовь у них с Генкой была! Прямо цирк! Жили-то в одной комнате с Клавкой и Райкой, бабка с матерью на диванах, а молодые на раскладушках, где уж тут вместе побыть. Только шелохнутся, пружины и запоют на разные голоса. Так они чего удумали. Наши в бараке рано спать ложатся, в одиннадцать ночи второй сон глядят. А Генка с Ленкой в ванную, пустят воду, навроде мыться пошли, а сами понимаешь чего делают. Я один раз в туалет побежала, да все через стеночку услышала, чуть со стыда не сгорела, как она его обхаживала, и так и этак, и с удовольствием, ажно заходилась вся, криком исходила. Вона, какая развратная девка оказалась. Мы со своими мужьями впопыхах и молчком, приличной женщине все это и нравиться не должно, тьфу. Ну а потом Генку посадили.

– За что?

– Книги он спер, семь лет дали.

– За книжку?!

– Э, не простая книга была, старая, дорогая, тысячи стоила, у профессора свистнул. Ленка его к этому ученому по делам ходила, видать, и рассказала муженьку, где поживиться можно. И ведь как хитро сделал, никто бы и не догадался. Вторые ключи смастерил, вошел тихонько в квартиру, книжонку за пазуху, думал уйти, а тут, бац, милиция.

– Наверное, квартира на охране стояла.

– Нет, – замотала головой баба Нина, – смешнее вышло. У профессора еще ученики были, он одного оставил у себя работать, а сам уехал. Генка подумал, никого нет, и давай шуровать. А ученик понял, что вор орудует, и вызвал милицию. Вон оно как.

Она помолчала недолго и добавила:

– Профессор тот, как услыхал про кражу, так расстроился, что заболел и помер, поэтому Генке столько и дали, – пояснила баба Нина, – посчитали, что он его вроде как убил. Ленка прямо черная ходила, глазья провалились, губы белые, страх смотреть. Как вся история завертелась, ну, может, неделя прошла, выхожу на кухню, смотрю, стоит Ленка у окна на кухне, руки трясутся. Я ей и говорю:

– Глянь, девка, мимо чашки воду льешь.

Она-то повернулась и ответила:

– Плевать теперь на все, я его убью!

– Кого? – удивилась баба Нина. – Генку?

– Нет, конечно, того, кто милицию вызвал. Я к нему сегодня ходила, просила сказать, что спутал, ну не видел он, как Генка книгу прятал, и вообще Гена с ним был приятель якобы. Себя предлагала за эти показания, в ногах у сволочи валялась, паркет лизала и молила:

– Ну скажи, наврал. Хотел приятелю отомстить. Ну давай так: я от тебя к Генке ушла, а ты и озверел. Не сажай моего мужа!

– А он чего? – полюбопытствовала баба Нина.

Лена с такой силой схватила чашку, что та треснула пополам, и чай потек на пол.

– Ничего, усмехнулся и ответил: «Кесарю кесарево, а домушник должен лежать на нарах».

Баба Нина ничего не сказала, ей тоже казалось, что лучше не воровать, а уж если попался, так молчи, сам виноват. Никто Генку за руку не тянул. Лена молча собрала осколки и мрачно заявила:

– Ну ничего, еще встретимся, отомщу по-страшному.

– Ты чего, девка, – испугалась баба Нина, – никак убивство задумала! Грех это, одна мысль и то беда. Беги скорей в церковь и отмаливай.

Лена нехорошо усмехнулась.

– Убить – это слишком просто, раз – и конец всему. Нет, надо так дело повернуть, чтобы он, как Генка, мучился на нарах. Уж не знаю, каким образом, но я его тоже посажу, надолго, на всю жизнь. Отомщу почище графа Монте-Кристо.

– Это кто ж такой? – спросила не читавшая Дюма старуха. – Что за граф?

Неожиданно Лена засмеялась, весело и открыто:

– Не дурите себе голову ерундой.

Спустя несколько месяцев Генку осудили, потом в одночасье скончалась Раиса, следом покинула барак Лена.

– С одной сумочкой ушла, – вздыхала баба Нина, – ну чисто с авоськой, небось Клавка ее выгнала.

Старуха опрокинула еще рюмочку и закончила:

– Вон как жизня-то поворачивается! Думала Клавка, что два срока проведет тут, ан нет, бац – и перекинулась. Да все там будем.

– Лена больше не появлялась? – спросила я.

Баба Нина покачала головой.

– Только Генка прибегал, вот уж не думала, что он так бабку обихаживать станет. До тюрьмы-то лаялся с ней, но, видать, посидел да понял, что к чему. Вона какие поминки закатил!

– Это Гена стол организовал?

– А кто ж? Больше и некому, родственников нетуть. Водки напер, колбаски, вон Зинке Малашенкиной из девятой комнаты приплатил, чтобы салат настрогала. Хоть и уголовник, да хорошо все сделал!

– Он здесь? – затаив дыхание спросила я.

– Тутось был, – завертела головой в разные стороны баба Нина. – Вон, около Михалыча сидел. Гляди туда, вишь мужичонка, ну лысый такой, носатый?

Я кивнула.

– Ен знает небось, где Генка, тот с Михалычем корешится.

Я пошла к дядьке, сосредоточенно уничтожающему салат.

– Простите…

– Ну, чего хочешь? – весьма любезно поинтересовался Михалыч, откладывая пластмассовую вилку. – Не признаю тебя что-то, не из наших ты, не из барачных.