Твой маленький монстр - Яна Лари

нетвёрдых шагов, спотыкается о собственные ноги. Я едва успеваю её подхватить. Крепко сжимаю девичьи плечи, удерживая безвольное тело в вертикальном положении, что вызывает в ней новый всплеск веселья. — Я раньше думала, что ненавижу тебя. Как я ошибалась, ты не представляешь. То было так… пшик и всё. По-настоящему ненавижу сейчас. Ненавижу, ты меня понимаешь?! Не хочу тебя знать… и видеть… и ай-й-й! Не трогай меня! Никогда больше не прикасайся! Понял?!

Карина истошно вопит, брыкается, колотит меня по спине — я не реагирую. Молча перекидываю её через плечо, так же безмолвно заношу в подъезд. Едва оказавшись в лифте, смутьянка сладко засыпает. Видимо ночка выдалась насыщенной.

Какое-то время мнусь перед дверью нашей квартиры. Не стучу, даже дышу поверхностно. Когда ещё выпадет такая возможность прижать её к груди — доверчивую, расслабленную? Внешне я всё также спокоен, но внутри тоскливо щемит сердце и под эту надрывную колыбельную я заботливо баюкаю своего спящего монстра. Долго всматриваюсь в осунувшееся лицо с красивыми тонкими чертами, чтобы переступив через ошмётки гордости, ласково коснуться губами переносицы. Мимолётное, лёгкое прикосновение, о котором она не узнает, а я не расскажу. Реквием по нам.

Сюрприз

Карина

С вниманием достойным примерной студентки, слушаю лекцию о положении римских граждан в публичном праве, изредка чиркая ручкой в конспекте и делая вид, что оно меня хоть сколько-то волнует.

За сегодняшний день я успела раз сто пожалеть о совершенной вчера глупости. Сама не знаю, о чём думала, когда полезла к Эду с этим злосчастным поцелуем. Хотела доказать себе, что смогу выкинуть из головы мысли о сводном брате? Доказала, ничего не скажешь. Так доказала, что чуть не прожгла глазами его фото в своём телефоне, а узнав о поездке родителей Эммы на дачу, едва дождалась окончания пар чтобы нагло напроситься к ней в гости. По большому счёту мне было без разницы, куда пойти, хоть к ней, хоть к Лешему на поляну — куда угодно, лишь бы отвлечься и не думать о том, где опять носит Рината. И телефон отключила, дабы в душу не лезли. Тогда мне это показалось хорошей идеей.

Общались мы с Эммой не одни, а в приятной компании нескольких бутылок красного полусладкого. Нужно отдать Эмме должное, она если и удивилась моему порыву, то виду не подала, даже с расспросами в душу не лезла, что само по себе удивительно. После первой совместно распитой бутылки слова Климова о дружбе больше не казались мне такой уж великой ересью, и хоть делиться с одногруппницей сокровенным я так и не решилась, её стремление меня взбодрить оценила по достоинству.

Если бы не эта попытка унять тоску по Ринату, я бы ещё не скоро узнала что радоваться можно от души, а смеяться — искренне, и не над кем-то, а вместе с кем-то. Меня, конечно, посещали подозрения, что причина веселья частично кроется в выпитом, но сути это сильно не меняло — даже страдать от неразделённой любви в компании друга оказалось не так паршиво.

Вторая бутылка взыграла в нас бурной активностью. Ритмично пританцовывая мы перемеряли весь Эммин гардероб, попутно нарядили несчастного кота в детскую юбку с рюшечками и, после того как он во всём этом великолепии сиганул в окно устраивать свою личную жизнь, устало примостились на подоконнике. Пили в полной тишине, отрешённо разглядывая тусклые звёзды. Диджей на выбранной Эммой радиостанции как нарочно поставил Noize MC — Выдыхай. Я частенько слышала эту песню, проходя мимо комнаты Рината, и каждый раз громко выражала своё «фе», просто потому, что он её очень любил. Тогда мне нравилось оправдывать свои действия вредностью, а ведь то была попытка обратить на себя внимание.

Мысли о Ринате как-то незаметно вылились некрасивым потоком хмельных слёз. Моя новоявленная, теперь уже настоящая подруга, недолго думая, обняла меня и тоже заревела. Через часик, когда наши слёзы иссякли, мы откупорили третью бутылку и, попивая по очереди прямо из горла, курили какие-то термоядерные сигареты, заимствованные из заначки Эмминого отца. Так сказать пробовали на вкус взрослую жизнь. Вкус почему-то оказался отстойным. Как выяснилось позже, это я ещё не познакомилась с похмельем…

Глубоко после полуночи вернулась наша «Золушка» или, другими словами, где-то потерявший юбку кот. Решив последовать его примеру, я отказалась от предложения Эммы допить остатки вина и остаться ночевать в гостях, а как примерная дочь засобиралась домой. Тот факт, что я не особо соображаю и одета кое-как тогда меня абсолютно не беспокоил. Да и с чего бы? Не я ли привыкла жить так, как удобно мне одной? Разве я кому-то что-то должна? Совесть, робко выглянув из-за завесы хмельного дурмана, попыталась что-то возразить, но привычным делом была проигнорирована. Даже не так — послана. Далеко и надолго.

То, как мы с Эммой ехали в такси, помнится смутно. Ума не приложу, зачем ей понадобилось меня провожать, возможно, по причине периодических провалов в моём сознании. В какой-то момент рядом оказался Ринат, хотя он вполне мог быть плодом моей воспалённой фантазии. Мы, кажется, стояли под уличным фонарём и он очень злился. Что-то спрашивал, кричал. Целовал.

А мне всего лишь хотелось отомстить. Увидеть боль в его красивых бездонных глазах.

Не знаю, что мне там удалось разглядеть, потому как следующим видением, на этот раз вполне реальным, стал папа. На рассвете он довольно грубо потребовал привести себя в порядок и так брызгал слюной, что я откровенно порадовалась возможности смыться из дому. После выпитого просыпаться, тем более не по своей воле то ещё удовольствие. Тело отказывалось возвращаться к жизни даже после принятого аспирина. Лучшего наказания, чем отправить меня честно просиживать лекции отцу было не придумать. Знал ведь, что буду изображать полный порядок, невзирая на тошноту и жуткую усталость.

Теперь метаться поздно, сижу с прямой спиной и умным видом на предпоследнем ряду, ожидая окончания лекции едва ли не больше вручения дипломов. Дожить бы…

Со своего места я вскакиваю одновременно со звонком. Эмма после вчерашней пьянки так и не объявилась, так что прощаться особо не с кем. Можно с чистой совестью бежать домой и забыть этот день как страшный сон.

— Смотри, куда прёшь! — сердито огрызается Климов, которого я чуть не сбиваю с ног в коридоре. Он оборачивается, явно намереваясь содрать три шкуры с разини, но, увидев меня, сменяет гнев на широкую улыбку. — А это ты, Белка. Чего такая бледная?

— Тише, не кричи, — умоляюще шиплю на друга, будучи