Москва мистическая - Елена Коровина

Да, он берет – с богатых! – и не морщится! За это ему не стыдно, ведь деньги от этих зажравшихся переходят на лечение бедняков. А как иначе, если Овер стал медицинским инспектором благотворительных учреждений? Да и практика сузилась, ведь Александр Иванович начал писать огромный труд по хирургии на латинском языке – чтобы все медики мира смогли прочесть его без перевода.

Однажды Овер заснул прямо над рукописью. И увидел не поле, а большую гору, буквально усыпанную различными орденами и медалями. Александр Иванович вгляделся и различил среди них не только орден Святой Анны 3-й степени, который уже успел получить за свои труды на медицинском поприще, но также знак камергерского отличия и еще какие-то неизвестные иностранные ордена.

«Вот что тебе суждено получить в награду! – послышался тихий шепот. – А последней будет звезда Владимира».

«Это не вещий сон! Иностранным орденам у меня взяться неоткуда!» – успокоил себя Овер и проснулся.

Однако едва его научный труд вышел из типографии, медицинская общественность признала его огромную значимость. По настоянию самого Николая I профессор Овер стал камергером императорского двора. И из-за границы тоже посыпались ордена. Больше десятка стран отметили выдающийся научный вклад российского доктора.

В 1864 году Александр Иванович отметил свое шестидесятилетие и тридцатипятилетие врачебной практики. Сам император Александр II прислал поздравительное послание. Овер прочел и ахнул – император награждал его орденом Владимира 2-й степени.

С того дня доктор потерял покой. Жене и дочери сказал горестно:

– Я получил все причитающиеся награды…

Настоятелю Введенского кладбища, где заранее прикупил себе место и выстроил часовенку, заявил:

– Скоро стану вашим вечным пациентом.

И опять не ошибся. В ночь на 23 декабря 1864 года лег спать да и не проснулся – видать, остался посреди своих алых тюльпанов. Или это были васильки? Что ж, в райском саду много цветов…

Похоронили Овера на Введенском кладбище, в часовенке, построенной еще при его жизни. Между прочим, там же на Введенском упокоился и еще один легендарный московский врач – Федор Петрович Гааз, умерший на одиннадцать лет ранее. Гааз работал тюремным врачом, но имел столь щедрое сердце, что и осужденные, и их родственники, и простые москвичи, давно знавшие, что от тюрьмы да от сумы не уйти, звали его не иначе как спасителем и заступником. Это доктор Гааз придумал и всегда повторял фразу, ставшую крылатой и совершенно забывшуюся в наши дни: «Спешите делать добро!»

Раздававший все беднякам, Гааз умер и сам почти в нищете. Доктор Овер, конечно, по сравнению с ним был «богачом». Вот только, когда и его не стало, выяснилось, что никаких богатств, кроме дома на Молчановке (Малая Молчановка, № 8), где жила семья, и дачи в Петровском парке, жене и дочке он не оставил.

Сегодня нет и их. Дом на Молчановке давно снесли, вместо скромного трехэтажного строения в 1913 году возник шикарный бело-красный дом-замок со львами у подъезда, выстроенный как доходный дом Г.А. Гордона. Ну а Петровского парка вообще давно нет. На его месте теперь стадион «Динамо» на Ленинградском проспекте.

А вот сам доктор Овер живет не только в памяти города, но и на улицах, площадях, переулках. Став доктором-призраком, он незримо посещает больных и по-прежнему дает советы и ставит диагнозы. Говорят, надо просто позвать: «Доктор Овер!»

И больной получит помощь свыше.

Лучше всего доктор слышит тех, кто живет по адресам, где он жил и работал сам. Но если вы находитесь совсем в иной части города, просто вспомните мысленно те дома и места, где он обитал. Вспомнили? Тогда смело зовите. Овер поможет. Уж не знаю, как и откуда, но помощь придет.

НАИМРАЧНЕЙШИЕ ТАЙНЫ НАИКРАСИВЕЙШЕГО ДОМА-ТЕРЕМА

Улица Большая Якиманка, № 43

На Якиманке, еще в 70-х годах ХХ века, в доме № 40 жила одна из давних приятельниц нашей семьи. До сих пор не знаю, кем она нам приходилась – то ли какой-то родственницей, то ли довоенной приятельницей бабушки. Но была она к тому времени одинока и уже столь стара, что помнила только то, что было когда-то, забывая, что случилось час назад.

Бабулькина блажь

Эта светлая ночь, эта тихая ночь,

Эти улицы, узкие, длинные!

Я спешу, я бегу, убегаю я прочь,

Прохожу тротуары пустынные.

Все кончено

Однажды она рассказала, что дом, в котором живет, был построен в 1914 году и являлся так называемым доходным домом, то есть сдававшимся жильцам до революции внаем. Тогда дом принадлежал промышленнику и домовладельцу Тимофею Зонову. После революции, ясно, дома перешли в городское хозяйство. Как говорилось в известном стишке: «Моссовет у нас хозяин, он заботится о нас». Заботился, впрочем, он не слишком усердно – краны текли, батареи под зиму никак не хотели нагреваться из-за воздушных пробок. Так что основным «чинителем» «доходной квартиры» обычно становился мой отец: чинил краны, продувал батареи. И каждый раз, уходя, слушал в конце одну и ту же фразу от престарелой хозяйки:

– Деточка, если придет, пусть идет с набережной, а не от метро «Октябрьская»!

Это означало, что старушка не хочет, чтобы я, когда соберусь к ней, шла мимо французского посольства. Мне тогда это казалось просто блажью или, того хуже, глупостью – ведь идти с набережной было в два раза дальше. И почему вдруг нельзя ходить мимо посольства вполне миролюбивой Франции?! Однажды я и спросила об этом напрямую:

– Думаете, меня засекут какими-то приборами, а потом объявят врагом народа, французской шпионкой?

Бабулька напряглась, но помотала головой:

– Нет! Раньше такое могло случиться, но сейчас нет.

– Тогда чего же опасаться?

– Того, что не проходит с годами, не исчезает во времени.

– И что это?

– Проклятие места. Зло, обитающее в доме Игумнова. Знаешь, у каждого места есть собственный дух. Его называют гением места. Так вот гений места у дома Игумнова не добрый…

Проклятие на миллион

Мы бродим в неконченом здании

По шатким, дрожащим лесам,

В каком-то тупом ожидании,

Не веря вечерним часам.

Свершится, что вами замыслено.

Громада до неба взойдет

И в глуби, разумно расчисленной,

Замкнет человеческий род.

В неконченом здании

Конечно, у простых мест, недавно освоенных или застроенных, никаких гениев места, то есть духов жилищ и земли, нет. А вот у старых домов, проживших десятилетия, а то и века, явно есть. История дома на Большой Якиманке началась еще в середине XIX века. Некая купеческая вдова Вера Игумнова прикупила там строения, стоящие ныне на месте дома № 43.

Район в то время был никак не центральный, напротив, отделенный от Кремля рекой, одно слово – Замоскворечье. Селились тут купцы не первой руки, лавочники и даже приказчики, все богатство которых было еще впереди. Жили обособленно – за высокими заборами, с садами во дворах и цепными собаками, не сдерживаемыми даже днем. Помните Островского? Особая Москва, обособленное «темное царство».

Якиманка была малоухоженной, перегороженной заборами, без каких-либо лавок и магазинов, как говорили тогда, унылая и скучная улица. Зато действительно длинная – Большая, начинавшаяся от Якиманской набережной. Название ее для московского уха звучало странно. Но местные жители знали, что происходит оно от просторечного наименования придела Иоакима и Анны (родителей Девы Марии) в Благовещенской церкви. Храм этот был построен еще в 1493 году, представляете, какая древность? Но ровно через 440 лет (1933) разрушен, как и многие храмы при советской власти. Так вот в народе Иоакима звали Якимом, Анну – Анкой. Ну а соединив Якима и Анку, и получилось название улицы – Якиманка.

Род Игумновых не был аристократически славен, зато с незапамятных времен по-купечески богат. Игумновы занимались промышленностью, золотодобычей, владели железными рудниками. Муж Веры, Василий Игумнов, был совладельцем торгово-промышленного товарищества «Большая ярославская мануфактура», его брат владел золотыми приисками. Так что сын Веры и Василия, Николай Васильевич, получил огромное наследство от отца и дяди. Сам он обосновался в Ярославле – удобнее приглядывать за тамош ними фабриками. Но в Москву наезжал часто, вспоминая детство на Большой Якиманке. Не потому ли, как только в 1888 году мать отписала ему дом в наследство, он тут же решил построить на его месте огромный каменный особняк?

Дом Игумнова, ныне французское посольство

Впрочем, были для постройки роскошного жилища и еще две причины. Первая – гордость. Ярославский купец-миллионщик хотел поразить своих московских приятелей не просто богатством, но богатством феноменальным. Так сразу и объявил:

– Хочу дом за миллион, никак не меньше!

Вторая причина исходила из грешных чувств. Дело в том, что купец мечтал поселиться в Москве с любовницей – а уж это никак не следовало афишировать. Мало того что в Ярославле у Игумнова имелась законная супруга, так еще и пассия его была невысокого полета – всего-то танцовщица из провинциального театра. Так что лучше жить подальше от центра и от людских глаз, для чего Якиманка вполне подходила.