Когда порвется нить - Никки Эрлик

сказала своим подругам на Женском марше. Мы проводим марш не только потому, что надеемся, что это вызовет перемены. Мы проводим марш, чтобы напомнить им о нашей численности. Чтобы напомнить им: забыть о нас не получится.

Хэнк выключил телевизор и вышел.

В парке Хэнку сразу бросились в глаза транспаранты с лозунгами: «Коротконитные вместе!», «Длинная нить — это перебор», «Равенство для всех», «Мы больше, чем наши нити!»

Он и сам удивился, насколько ошеломило его это зрелище. Это был прекрасный калейдоскоп неоновых плакатов, слов — как язвительных, так и искренних.

Чувство, охватившее Хэнка в этот момент, перенесло его в другое время и место, примерно на два десятилетия назад, когда его давняя подруга Люси взяла его за руку и повела в родильное отделение во время их первой недели практики в больнице и они вдвоем смотрели через стекло на ряды новорожденных: спящих, корчащихся, зевающих, плачущих. На глаза Люси навернулись слезы, но Хэнк не хотел плакать при девушке, на которую пытался произвести впечатление. Именно поэтому он просто стоял и смотрел в будущее. На дюжину симпатичных люлек, в которых лежали еще не испорченные миром за пределами палаты младенцы. Дюжина причин для надежды.

Многие одноклассники Хэнка говорили, что хотят стать врачами, чтобы быть частью чего-то большего, чем они сами. Хэнк всегда кивал, не понимая, что они имеют в виду. Он просто хотел помогать людям.

Но здесь, среди толпы, когда его взгляд метался от лица к лицу, он понял.

На заднем плане Хэнк слышал, как Роллинз выходит на сцену под одобрительные возгласы и аплодисменты, но не хотел пока оборачиваться. Он хотел еще мгновение понаблюдать за митингующими.

Пока блуждающий взгляд Хэнка не поймал нечто странное.

Черноволосая женщина быстро двигалась сквозь толпу, натыкаясь на людей и поспешно отмахиваясь от них, ее правая рука была засунута внутрь куртки, как будто она держалась за что-то.

Дьявольщина. Хэнк почувствовал, как скрутило живот. Та же реакция кишечника, тошнотворное чувство уверенности, которое он испытывал, когда в отделение скорой помощи привозили пациента, у которого почти не было шансов выжить. Его тело умело определять, когда вот-вот произойдет что-то ужасное.

Кто-то у микрофона представлял Роллинза, восхваляя мужество, убежденность и веру конгрессмена, но Хэнк почти ничего не слышал. Он следовал за женщиной, постепенно догоняя ее, пытаясь понять, что она задумала. Может быть, под курткой у нее был просто особенно язвительный лозунг или бутылка со свиной кровью. Что бы это ни было, она была полна решимости.

Он находился всего в нескольких шагах у нее за спиной, когда она наконец достала пистолет.

Всю жизнь Хэнком двигал инстинктивный порыв — он заставлял его быть начеку во время двенадцатичасовых смен, засовывать руку в кровоточащую рану и зажимать пальцами артерию, бежать на выстрелы майским утром в Мемориальной больнице Нью-Йорка. Этот же импульс толкнул его и сейчас.

Он не думал об очевидной опасности для себя. Он не думал о своей нити. Он думал только об этом моменте, о людях в опасности вокруг него.

Он не смог спасти свое отделение неотложной помощи от стрелка в мае. В этот раз все будет по-другому.

Хэнк увидел женскую руку на рукоятке.

Ее пальцы слегка дрожали — целые две секунды колебаний. Этого хватило, чтобы Хэнк успел выскочить перед дулом пистолета как раз в тот момент, когда она приняла решение спустить курок.

ЭНТОНИ

Энтони только успел уловить звук выстрела, как его внезапно подмяли под себя охранники и полицейские и потащили со сцены к ожидающему автомобилю. Панические крики толпы мгновенно смолкли, когда за ним захлопнулась пуленепробиваемая дверь.

— Что случилось? — спросил он водителя.

— Мы пока не уверены.

— Где Кэтрин?

— В безопасности. В соседней машине.

Энтони кивнул и посмотрел на свой костюм, помявшийся во время бегства.

Он был в безопасности. Кэтрин была в безопасности.

Он только что пережил то, что, по всей вероятности, было целенаправленной стрельбой.

Покушение на убийство. На его жизнь.

«Вот дерьмо», — подумал Энтони. Кто-то хотел его убить. У него всегда было несколько врагов: братья-соперники в колледже, несносный заклятый враг в юридической школе, коллега в офисе окружного прокурора, стремящийся к повышению. Но это было другое. Это было опасно.

На мгновение Энтони по-настоящему испугался.

Но потом вспомнил о своей длинной нити, о трех десятках лет, которые она ему сулила, и о том, что, несмотря на помятый костюм от «Армани», он был совершенно невредим.

Вскоре возникла и вторая мысль.

Это было, вполне возможно, лучшее, что случилось за время его кампании.

Люди будут сочувствовать ему, вдохновляться им, видеть в нем победителя, выжившего. Сколько политических лидеров бросили вызов заговорщикам, мечтавшим их устранить? Тедди Рузвельт, Ричард Никсон, Рональд Рейган. И он, Энтони Роллинз, конгрессмен из Вирджинии, только что присоединился к их числу. Благодаря стрелку со сбитым прицелом он стал на шаг ближе к Овальному кабинету.

В ближайшие дни он, несомненно, подготовит пронзительную речь, в которой осудит насилие и ненависть, пытавшиеся сразить его, погорюет обо всех жертвах трагедии и призовет соотечественников идти вперед, несмотря на страх.

«Они и такое проглотят, — подумал Энтони. — Я буду чертовым героем».

ХЭНК

Женщина пыталась помочь ему, это он мог сказать точно. Она стреляла в него, а теперь хотела его спасти.

— Нет-нет-нет-нет, — умоляла она снова и снова. — Я целилась не в тебя!

Стрелок крепко прижала руки к отверстию в его животе, ее слезы падали большими торопливыми каплями. Ее лицо было так близко к лицу Хэнка, что он мог видеть, как вода стекает по ее щекам, а в ноздрях образуются пузырьки. Длинные пряди рыжих волос касались носа Хэнка.

— Мне очень жаль, — всхлипывала она. — Мне так жаль.

Она все тянулась к нему, когда несколько отважных сторонников конгрессмена спустились вниз, подняв ее и оттащив в сторону.

Женщину сменили более знакомые лица: Леа и Террелл, опустившиеся на колени, чтобы взять дело в свои руки и закрыть рану Хэнка, которая внезапно разболелась, как черт знает что, адреналин начал