Товарищ пехота - Виталий Сергеевич Василевский

бы Петров шел по садовой дорожке медленно, то, несомненно, почувствовал бы это оцепенение стариковского взгляда.

Но, оттолкнув визгливую женщину, старший лейтенант подбежал к веранде.

— Здравствуйте, Иннокентий Сергеевич! — с восторгом сказал Петров. — Не узнаете? Глава тридцать восьмая. Шесть суток тогда у вас провалялся! Петров, Семен Терентьевич, брюшной тиф, свинка и дважды фурункулез в детстве!.. Помните? Глава тридцать восьмая!

— Сожгли.

— Что — сожгли?

— Монографию. — Старик говорил монотонно, вяло: каждое слово падало, как подтаявшая сосулька с мартовской крыши, впиваясь в сугроб.

— О н и?!

— Это не имеет значения. — Старик помолчал. — Теперь это не имеет значения.

— Сейчас же уходите! — зашептала за спиной Петрова растрепанная женщина. — Вы расстроили Иннокентия Сергеевича!

Навряд ли Петров был способен понять смысл ее слов.

— А Соня? Сонюрка, как вы ее называли! Софья Иннокентьевна!

Старик раскрыл рот с единственным, криво торчащим зубом, подумал и ничего не сказал.

— Софья Иннокентьевна учится в медицинском институте в Москве, — заученно-лживым тоном бодро и весело сказала женщина. — На днях она вернется… Да уходите, — прошипела она и подтолкнула Петрова в спину. — Или не поняли?

«Запекся. Загнанный конь», — вспомнились старшему лейтенанту слова доктора. Да, девятнадцатилетний Петров был загнанным конем, лежал, лежал и отлежался… Правда, у него было то сокровище, какое мы в девятнадцать-то лет и не ценим, — молодость.

Старик был обречен. Он помещался в кресле, как ворох небрежно брошенного грязного белья.

— Желаю здоровья, Иннокентий Сергеевич. Привет Софье Иннокентьевне. Спасибо! Я никогда не забуду вас!

Самообладание заставило Петрова произнести эти слова, приложив руку к козырьку фуражки и опустив глаза, словно он стоял у края незасыпанной могилы.

Через полчаса он вышел на площадь к костелу, туда, где спали когда-то прямо на гранитных плитах немецкие танкисты.

На самой середине площади плиты были выломаны. Низкий осыпающийся холмик земли чернел, как бруствер окопа. Петров подошел ближе. На фанерной дощечке было написано крупными красными буквами:

Софья Иннокентьевна Варганова,

руководитель подпольной

комсомольской боевой группы.

Повешена оккупантами в 1942 году.

Перехоронена 11 августа 1944 года.

Старший лейтенант снял фуражку, чувствуя, что он сегодня осиротел.

ЗЕЛЕНЫЕ ХОЛМЫ РОМАНИЕМИ

Командир взвода младший лейтенант Анисимов пал смертью храбрых в начале атаки.

Сержант Иван Левченко протяжно, властно крикнул:

— Слушай мою команду!

Он стоял за широким, в два обхвата, шершавым стволом сосны. Он видел всех солдат взвода и понял, почувствовал, что, услышав его голос, солдаты пересилили в себе ту минутную растерянность, которая невольно охватывает воина, когда на его глазах погибает в бою командир.

Левченко приказал обстрелять частым огнем вершины деревьев за просекой и, когда, ломая ветки, кувыркаясь в воздухе, рухнул на землю вражеский снайпер, подполз к младшему лейтенанту.

Семен Петрович Анисимов лежал на спине, лицо его было спокойным, задумчивым, словно притомился и прилег чуток отдохнуть младший лейтенант.

Вдруг настала минута тревожной тишины, которая выпадает на долю воинов даже в самом ожесточенном сражении. Зеленые холмы Романиеми столпились вокруг озера.

Левченко вынул из нагрудного кармана Анисимова его документы, снял с гимнастерки добытые ратным трудом его ордена и медали. Плакал ли сейчас Левченко? Вероятно, плакал, плакал беззвучно, глухо, как плачут в бою солдаты. Сегодня на рассвете, когда рота заняла исходное положение для атаки и уже выступили, показались из тумана зеленые холмы Романиеми, Иван Левченко спросил младшего лейтенанта, застенчиво, не совсем уверенно спросил о том, о чем они не раз беседовали на привалах у ночных костров.

— Отложим, Малыш, сей вопрос до вечера, — улыбнувшись, мягко, дружелюбно ответил Анисимов. Он называл сержанта вне строя Малышом, хотя, вероятно, был старше его на каких-нибудь полгода. — Солдат живет, учится для боя, для победы!.. До сих пор мы бывали в мелких стычках. Пусть нынче первая атака, боевое крещение проверит вашу душу…

Затрепетала в вышине красная ракета, словно багровой извилистой трещиной раскололось серое, затуманенное небо, и рота поднялась в атаку.

Первым поднялся Иван Левченко. А это не легко — первым выпрыгнуть из мелкодонного окопчика, шагнуть навстречу вражеским пулям… И донесся до него сквозь пальбу и разрывы мин голос младшего лейтенанта:

— Молодец, Малыш!

Сейчас, бережно завернув в платок, спрятав документы и ордена Анисимова, поднялся, выпрямился сержант Левченко, и слезы высохли на его глазах, и он опять почувствовал, что солдаты следят за ним, ждут его приказа.

Сержант дал команду стрелкам и пулеметчикам тщательно прочесать перелесок. Взвод дружным, решительным броском проскочил просеку, сбил заслон вражеских автоматчиков и по отлогому берегу озера вышел к одиноко стоявшему хутору.

Здесь одноамбразурный дзот, хитро и ловко вделанный в стену каменного сарая, устремил черное око на солдат Ивана Левченко.

А полянка перед сараем ровная, без куста, без рытвинки… Быстрее ветра беги — не пробежишь! И четкая, отвратительно скрежещущая очередь неприятельского пулемета прижала взвод к земле.

Сержант приказал солдатам быстро замаскироваться, а сам, схоронясь в колдобине, пристально, пытливо разглядывал и плоскую, словно шахматная доска, полянку, и темную мрачную впадину дзота, и низкий берег, на который равномерно вбегали крутолобые волны.

В это время пришел, а вернее сказать, приполз командир роты лейтенант Зарубин. Запекшаяся царапина — след вражеского осколка — пересекала его правую щеку. Крепкие усы намокли от пота, отвисли.

— Получил ваше донесение, сержант, о гибели Анисимова, — вполголоса сказал командир роты, плотно прижимаясь к траве, ибо поскрипывали, взвизгивали над головою шальные вражеские пули. — Жаль, жаль Семена Петровича, привык, полюбил его… — Он помолчал. — Вы будете командовать взводом. Справитесь?

— Знаю только одно, товарищ лейтенант, — твердо ответил Левченко. — Знаю, что не струшу, не оробею…

Он показал лейтенанту на дзот: пока его не разрушишь, поляну не перейти…

— Я попрошу артиллеристов его разрушить, — задумчиво, как бы размышляя вслух, как бы советуясь с Левченко, сказал командир роты.

Солдаты уважали лейтенанта за мужество и воинское мастерство, а любили они его за то, что Зарубин охотно, без гордыни, выслушивал советы фронтовиков. И потому теперь Иван Левченко смело сказал:

— Нет, товарищ лейтенант, этот проклятый дзот пушкой не осилить! Глядите-ка, накат врезан в землю, а кругом гранитные надолбы!.. Тут надо бы придумать что-то похитрее…

— Говорите, — сказал лейтенант.

— Видите кольцо бетонной трубы? Должно быть, хозяин до войны собирался водопровод строить.

— Ну?

— Так мы это кольцо перед собой покатим и им амбразуру заткнем. Черта ли нам пули сделают!..

Лейтенант поутюжил тыльной частью ладони усы и улыбнулся.

— Действуй, Малыш! — И, словно ящерица, шмыгнул в путаницу кустарника — мимолетное колебание веток указало его след.

Где-то в стороне за зелеными холмами рычала и клокотала артиллерийская канонада.