Метаморфозы. Тетралогия - Марина и Сергей Дяченко

Жестяное ведро стояло где обычно – под раковиной. Сашка набрала воды в трехлитровую банку, перелила в ведро. И опять. И еще раз. «Девять литров воды». Взяла ведро за тонкую ручку и понесла в комнату.

Дверь за время ее отсутствия успела отползти на полметра. Сашка ударилась лбом о косяк и немножко расплескала воду. «Ничего. Теперь я пройду».

Тряпки – обрывки старых наволочек – были спрятаны в щель за батареей. Отопление выключили две недели назад. Сашка оборвала бумажные ленты, вытащила из щелей желтый поролон, намочила тряпку и, роняя капли, провела по гуашевому рисунку: сверху вниз и слева направо. У ее нарисованного отражения были почему-то голубые глаза.

Глаза. Надо видеть. В последнее время она могла думать только о том, что видно глазами. Строчки в учебнике тоже были видны; Сашка читала, стараясь не шевелить губами, и страницы под ее взглядом меняли цвет. Краснота ползла от корешка, заливала страницу будто клюквенным соком, а потом страница медленно выцветала, делалась желтой и дальше – изумрудной. Читая, Сашка не думала вовсе.

Гуашь размазывалась. Сашка водила рукой из стороны в сторону, иногда опускала тряпку в ведро, но не выжимала; ее тело казалось расслабленным, размытым, как эта краска. Будто она, Сашка, – лужица горячего воска. Пространства вокруг сжимались и вытягивались, время обламывало стрелки часов и путалось в недрах электронного будильника. Время никому не служило и ни перед кем не отчитывалось. Только что было половина пятого – и вот уже восемь, пора собираться в институт.

Сашка бросила тряпку в ведро. Посмотрела на небо сквозь все еще мутное стекло. Открыла раму; снаружи было прохладно и пахло сиренью.

«Собираться в институт».

Она перевела взгляд на приоткрытую дверцу шкафа. «Шкаф для одежды». Надеть одежду. Джинсы… Взять книги. Тетради. Пора на занятия. Первая пара – философия.

Она двигалась в общей толпе первокурсников, здороваясь, кивая, даже улыбаясь. «Это люди. Надо говорить». Она усаживалась на привычное место и раскрывала конспект. Она слушала с неподвижным лицом череду непонятных слов, смеялась, если вдруг смеялись все. И писала что-то на тетрадном листке – записывала слова за словами.

Выходить из аудитории всегда старалась последней – чтобы придержать дверь. Медленно. Постепенно. Вторая пара – пустая; нет занятий. Надо идти и читать учебник.

Придерживаясь рукой за стену, она шла в читальный зал. Поздоровавшись со стулом библиотекарши, усаживалась у окна и раскрывала текстовой модуль на том месте, где вместо закладки лежала открытка ко дню рождения – от мамы. На открытке была нарисована овца с букетом колокольчиков.

Она не случайно выбрала эту закладку. Здравый смысл подсказал ей, что ее день рождения для мамы важен; она позвонила домой и, разговаривая, держала открытку перед глазами. От мамы остался только голос; Сашка не видела ее и не могла представить, поэтому говорила с овцой. Овца улыбалась; Сашка понимала, что надо быть радостной, и улыбалась тоже.

С тех пор открытка напоминала ей о чем-то, чего она не могла представить. Это овца; она радуется. У меня был день рождения. Мне восемнадцать лет. Я должна прочитать параграфы семнадцать и восемнадцать.

«Он не спал всю ночь. Он сорвал этот цветок, потому что видел в таком поступке подвиг, который он был обязан сделать…»

Тянулись гусеницы бессмысленных буквенных сочетаний. Цеплялись друг за друга железными крючочками. Это было похоже на плавание в мутной воде: Сашка не видела ничего, только слышала скрежет собственных перемолотых мыслей. Потом вдруг выныривала на поверхность, и перед ней – на мгновение – открывались далекие смыслы.

«При первом взгляде сквозь стеклянную дверь алые лепестки привлекли его внимание, и ему показалось, что он с этой минуты вполне постиг, что именно должен он совершить на земле…»

– Самохина, иди пообедай. Через пятнадцать минут столовая закрывается.

«В этот яркий красный цветок собралось все зло мира… все зло; он впитал в себя всю невинно пролитую кровь (оттого он и был так красен), все слезы, всю желчь человечества…»

Смыслы обрывались, дальше была только мутная вода. Сашка дочитывала параграф до конца. Клала на страницу закладку; улыбка овцы что-то напоминала ей, трудно было понять, что именно. Сашка закрывала учебник, прятала его в сумку, нащупывала дверной проем (в библиотеке были особенно подвижные и скользкие двери). Выходила; коридор представлялся ей то очень темным, то залитым ярким светом, так что была видна каждая паркетина, каждая трещина, каждый окурок на дне железной урны.

«Я иду по коридору. Столовая там. Мне надо поесть. Вот мой талон».

«…Что именно он должен совершить на земле…»

Мир вокруг нее ежесекундно менялся. Напрягались одни связи и разрушались другие. Это было похоже на быстрые судороги; иногда Сашка замирала, чувствуя, как внутри будто натягивается нитка, перекраивая и разрезая, обмякая и снова подергиваясь. Иногда она видела себя снаружи – маленькое озеро, будто от растаявшего мороженого, и в кофейного цвета жиже плавает едкий комочек – страх. Сашке не нравилось смотреть на свой страх со стороны. Он был как полупереваренная котлета.

Но она не боялась. Потому что не видела ничего, что могло напугать, а думать могла только о том, что видела. Время растягивалось и сжималось, пока наконец не наступила летняя сессия.

* * *

– Самохина, что ты думаешь по поводу летней практики?

Очень яркое солнце било в окно тридцать восьмой аудитории. Почти такое же яркое, как отраженный луч на розовом камне перстня.

– Ничего.

Это было правдой. Тонкая ниточка Сашкиных мыслей все чаще становилась пунктиром. Она видела – вот эти пылинки в солнечном луче, вот этот стол с глубокой царапиной, зеленые кроны лип за окном. Но она о них не думала.

– Слушай внимательно, что надо сделать. Экзамены закончатся двадцать пятого июня. С двадцать шестого у тебя практика. Не забудь предупредить родителей.

Сашка молчала.

– В августе, перед началом занятий, у тебя будет две недели, чтобы съездить домой.

– Хорошо, – сказала Сашка, глядя на солнечный луч.

– Вот и умница, – сказал Портнов. – А теперь покажи мне упражнения с пятьдесят второго по пятьдесят четвертое… Одновременно, ты помнишь. Три процесса должны идти параллельно, с «шагом» вполтакта. Сосредоточься.

* * *

В середине июля, в годовщину знакомства с Фаритом Коженниковым, Сашка сидела на ветке большого дерева – вишни. Ее летняя практика заключалась в том, чтобы, поднимаясь по лестнице в развилку ветвей, находить среди света и тени красные ягоды, брать в ладонь и осторожно срывать. И класть потом в корзинку на шее.

Сад был огромный. Ветки