Ветер над яром (сборник) - Павел Амнуэль

И вот пришел ко мне Бьярни, говоря: “Сагу сложить хочу, твоя сага будет, Хохи! Кто другой, не став ярлом, сагу имел? Нет таких. Сплел я слова в венок, кёнинги огранил. Но нет среди них одного, и распадается цепь. Хочу видеть жилище Мунира. Помоги, ярл!” Так назвал меня Бьярни, с которым разорял я в детстве птичьи гнезда, и не мог я отказать. На отшибе стояла обитель аса: невысока, в один накат, окна плотная ткань прикрывала и твердая вода. Дверь же вестник богов запирал: без засова, без замка стояла дверь, но не играл ею ветер. Сказал Бьярни: “Кинжалом сломать запор нетрудно, прошу тебя войти со мною. Ушел Мунир, и мы войдем и уйдем. Коли вернется ас и увидит меня одного, проклянет. Тебя же простит, ибо ты Сигурда сын и Одину не чужой”. И правда была в словах Бьярни, разумного не по числу пройденных зим, но по воле богов.

Решив, сделали: кинжалом открыли дверь обители Мунира и вошли. Мрака полог разогнали, засветив звезду в потолке. Скудно жил вестник богов, но скудость жилища была достойна мужа: много железа, мало золота. Три двери предстали взору. Первой ближнюю открыл Бьярни, но не было в малой палате чудес: стол да табурет, да ящик, умеющий говорить. И огорчился Бьярни: “Что в сагу вплести? Дверь сломали, стол увидели. Беден, вижу, Мунир ас”. Ответил я: “Горевать не спеши: ведь еще одна дверь перед нами, а вот третья. Не там ли чудеса?” Вторую дверь распахнул Бьярни, и мы вошли. Узкое ложе открылось нам, покрытое серой тканью, над ложем лик Одина, подобный виденному нами в руках Мунира. Но больший и в странных одеждах был Отец Асов. Другая стена не видна оказалась, укрытая тканью багряной. В середине отметина, белый круг, на белом же — черный знак, схожий с пауком. На третьей стене оружие висело и, не поверив зрению, трижды закрыл я глаза и открыл, ведь знал я это оружие.

Спросил: “Бьярни, что видишь?” И ответил Хоконсон так: “Вижу то, что говорят глаза: секиру брата твоего Эльдъяура, взятую им из рук Сигурда ярла. От Агни Удачника счет зим той секире. Вижу и щит брата твоего Локи. Не спутать его с иными, ведь изгрызен край зубами Бальгера Злого Воина, пращура твоего. Вот что вижу”. Говорю я: “Странно, откуда они здесь? Спрошу Мунира”. Третью дверь отворил Бьярни, и мы переступили порог. Странным был третий покой: полки вдоль стен, на полках же, тесно одна к другой теснясь, шкатулки слов, писанные не рунами. Такие видел я в походе на Эйре: ценят их тамошние и полезно взять такую добычу, ибо придут черные слуги креста, прося: “Верни!” И вернет викинг, взяв выкуп, ведь нет пользы мужу от шкатулок слов. Говорю я: “Что за нужда асу в подобном?” Бьярни же ответил: “Постичь ли?” И не было чудес, лишь на краю широкого стола стояло нечто, укрытое тканью. “Что ж, — говорит Бьярни, — коль и здесь ничего, не сплести сагу”. Так сказав, откинул покров.

И взглянул мне в лицо брат мой Эльдъяур. Чаша из твердой воды скрывалась под тканью, наполненная водой обычной; крышкой была накрыта чаша, и плавала в воде светлокудрая голова сына Ингрид-свейки. Раскрыт был рот брата, словно кричал сквозь воду Эльдъяур нечто, и так громок был крик, что не слышал я сквозь него слова Бьярни, лишь видел: шевелятся губы скальда. Бьярни же, поняв, приблизил рот к плечу моему и укусил: так сумел заставить меня не слышать жалобу брата. И сказал Хоконсон: “Что стоишь, Хохи, словно замерз? Не видишь разве: обман вокруг и смерть. Не чертог асов здесь, но сванов14 берлога, оборотней, рожденных слюной Фенрира, волка зла. Ведь викинг, голову врагу отделив, с почетом ее воронам отдаст, глумиться же не станет. Кто, если не сван, оружие похитив, надругается так над мужем ладьи?” Еще сказал: “Слышал же: не наш язык у тех, кто в личинах ансов. Лишь Мунир ясно говорит, да Брун немного. Видел же: лики богов поддельны, не таковы, как в сагах описаны. И кровь у Мунира красна: помнишь ли встречу? Видно, ждет нас зло. Спасемся ли? Пора уйти, но не выпустят!” Ответил я: “Не выпустят — убьем. Сам поведу”.

И, покинув логово поддельного аса, послал я Бьярни сказать побратимам обо всем. Вернулся, говоря: “Согласны они с тобой. Хорошо придумано, сказали”. Придумал же я вот что: сванам вида не подавать до утра. Утром же, приняв пищу, убивать. Руками, пока не ждут, после — быстрым громом. Ключнику же нужно так говорить: за дверь — жизнь, откроет — пощадим его и дев. И откроет, гнусный, кровь своих жен и свану дорога.

X

Рыжие викинги бродили по берегу, стаскивая тела своих в одно место и укладывая их штабелем. Одиннадцать осталось их, а вдоль побережья, на шестах, укрепленных меж камней, скалились головы. Какая выше, какая ниже. Тридцать пять голов, и вокруг каждой — драка. Тяжелые иссиня-черные птицы, хрипло бранясь, суетились в воздухе, отталкивая одна другую, и на месте глаз у многих голов алели провалы. Руди Бруннер вздрогнул и, отойдя от окна, вновь сел на пол, прислонившись к пульту. Тридцать пять за двадцать восемь. Хороший расклад. Особенно если учесть, что эти скоты начали резать без предупреждения, всех разом. Страшно подумать, что было бы, сумей они пробраться в оружейную. Могли ведь! Но решили сначала с огнем побаловаться…

Казарму рвануло уже тогда, когда Руди ввалился в аппаратную и запер за собой дверь. Зазвенело в ушах, качнуло, посыпались стекла, но не больше: бетонный щит удержал взрывную волну и стальные жалюзи тоже сделали свое дело. Удача опять, в который уже раз, не оставила Руди Бруннера. Если и было место на базе, где вполне можно было отсидеться, так это именно аппаратная. Еще надежнее, конечно, было бы в огневой точке на холме, но поди добеги до нее в этом аду. Кто попытался, лег. Так что спасибо и на этом.

Перед любым судом Рудольф Бруннер может быть спокоен: он не нарушил присяги. Драться до конца? Таков долг. И штандартенфюрер кинулся в аппаратную только тогда, когда умолкший автомат пришлось выбросить. “Драться до смерти? А зачем? Кому будет хорошо, если славный парень Руди Бруннер ляжет на камни, как остальные ребята, и из его глаз будут кормиться вороны? Ни в какой присяге об этом нет речи. Он сделал, что мог. Теперь нужно ждать. Наверняка рыжики добрались в радиорубку уже после начала стрельбы, ведь казарма держалась до самого взрыва. Значит, радист дал сигнал. Помощь придет, это несомненно. Просидеть в аппаратной пару часов — пустяки, этим скотам сюда ни за что не добраться. А там пускай выясняют, с чего вдруг этим дикарям вздумалось бунтовать…”

За спиной заворочался профессор. Он уже был здесь, когда в аппаратную ввалился Бруннер. Вместе с ним сидел парень в синем халате. Халат свисал клочьями, и из-под плеча на грудь сбилась кобура парабеллума. Техник трудно дышал. Ему прострелили грудь, и жить оставалось недолго. Мучительным шепотом, отхаркивая кровавую мокроту, он просил штандартенфюрера сберечь профессора. “Это гений, господин Бруннер… это гений… таких больше не будет…” Сейчас парнишка умолк. Крупные мухи ползают по застывшим зрачкам. “Конец. Что ж, лучше мухи, чем вороны”. Бруннеру пришлось ударить профессора: тот рвался наружу и бормотал что-то про Марту. Бил Руди, конечно, не сильно, но умело. Получив по затылку, Бухенвальд обмяк и перестал действовать на нервы. Теперь он медленно приходил в себя, пытаясь поднять голову с колена техника, куда, удобства ради, пристроил ее Рудольф.