Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

Но люди не ангелы. Они заботятся о личном благополучии. У них есть масса личных интересов. Иногда эти интересы толкают на рискованные предприятия. В середине XVI века дела английских экспортеров промышленных и сельскохозяйственных товаров стали идти все хуже и хуже. И в дальних и в ближних странах сократился спрос на добротное английское сукно и сахар, а хитроумные машины на континенте начали производить в южных жарких странах — Италии и Испании. В центре Европы никто теперь не нуждался в английских товарах, как раньше. Остро ощущалась необходимость в новых рынках сбыта и торговых путях. Ни пираты, ни неизвестность не пугали отважных мореплавателей, которые вовсе не были завоевателями. Дорогу им указал сын знаменитого путешественника Джованни Кабото, который в конце предшествующего столетия перешел на английскую службу и стал именоваться Джоном Каботом. Себастиан принимал участие в предприятиях отца и побывал с ним в Северной Америке в районе острова Ньюфаундленд. Затем он плавал под испанским флагом и добрался до Парагвая в Южной Америке. Словом, этот человек имел представление о географии. Он появился на свет в 1475 году и к моменту организации первой английской экспедиции на север был уже очень стар.

Англичане, как, впрочем, всегда, пытались убить двух зайцев. В поисках северо-восточного прохода в Индию и Китай они надеялись завязать торговые связи со всеми, кто встретится по пути. Эта превосходная мысль послужила основой для создания компании, снарядившей три корабля, которыми командовали Ричард Ченслор и Хью Уиллоуби. Первому повезло больше. Его судно «Edward Bonaventure» добралось до залива, красивой дугой вписавшегося в неведомую землю.

Это и была Россия. Холмогорские выборные головы тотчас же отписали Иоанну о богатых пришельцах.

Таким образом окно в Европу одновременно для Запада служило и дверью в Азию. Однако глуповатые и развращенные ливонские рыцари сего не понимали и не хотели понимать. Они интересовались больше тем, что было под юбками у испуганных пленниц, которых они захватывали в налетах мелких шаек на приграничные деревни и городища. Ливонский орден ослаблял себя изнутри. Доброму воину нельзя быть ни распутником, ни пьяницей. В обете безбрачия крылся определенный милитарный смысл. Но кто придерживается данных обетов?

Замки ливонский рыцарей превратились в бордели и харчевни, где царили самые грубые нравы. Только температура воздуха заставляла обитательниц этих притонов прибегать к одежде, которую они с удовольствием сбрасывали прочь при каждом удобном случае. Слухи о том, что вытворяли ливонские рыцари, — и, кстати, вполне достоверные слухи — вызвали бы у зрителей нашего похотливого и безвкусного телевидения и у посетителей особенно грубых и вульгарных московских секс-шопов просто состояние столбняка. Найденная мной в подвале развалин знаменитого дома Гинзбурга на Институтской, 16, после освобождения Киева от немецко-фашистских захватчиков готическая книга под названием «Порнография в эпоху Ренессанса» прекрасно передавала подробности того, чему предавались ливонские рыцари в разрушающихся замках на побережье Варяжского моря в ту эпоху. И уверяю тебя, читатель, что нет никакой возможности внятным языком и без специальной терминологии, соблюдая традиционное для русской литературы приличие, передать происходившее. Казалось, что сам дьявол — дьявол сластолюбия и извращенности — поселился среди тех или, скорее, вселился в тех, кто считал благородный янтарный край родиной и хвастался желанием выступить на его защиту, как в прежние времена. Отношение с женщинами и к женщинам — зеркало морали, в том числе военной и дипломатической. Альковы первых лиц каким-то странным образом связаны с посольскими миссиями при дворах государей. Приключения знаменитых рыцарей ордена тут же становились известны в России. Ливония металась в поисках спасения и молила царя Иоанна о продлении перемирия. Но ей, оставленной всеми, суждено было пасть под мощными ударами более могущественного соседа.

Малюта ненавидел ливонцев, Он был в числе военных, желавших побыстрее начать войну. А походу на Ливонию мешали всякие умники — от попа Сильвестра и Алешки Адашева до братьев Курбских и не выбитых еще бояр, норовивших отъехать на Запад. Сильвестр говорил Иоанну негромким зловещим голосом:

— Пошто, государь пресветлый, на христиан желаешь напасть, а басурманам позволяешь бесчинствовать? Пошто московские украйны отдаешь на разграбление южным варварам?

Ливонцы в Москве держались нагло и надменно. Их светлые плащи с черными крестами, громоздкое вооружение, которое таскали вслед слуги, мрачное выражение лиц и пристрастие к горячительным напиткам и гулящим девкам вызывали у Малюты противоречивые и яростные чувства. Он глухо ворчал, рисуя в воображении картинки расправы с рыцарями, щеголявшими сверкающими доспехами:

— Чванливы больно! Эк их распирает!

Крымчаки и казанские татары, поляки, турки и даже ощерившаяся по-волчьи ненавистная Литва не вызывали подобных враждебных и завистливых эмоций.

— Ну подождите, — грозил Малюта, окидывая взором исподлобья пришельцев с Севера, — доберемся мы до ваших косточек!

Васюк Грязной — более осторожный и менее воинственный — предостерегал усмешливо:

— Гляди, чтоб до тебя прежде не добрались. Они мечом до пупа разваливают с одного маха! Поднять меч тяжело, а сбросить легче легкого. Сам летит вниз, будто кречет на добычу.

Не внял Малюта предостережениям Грязного, а напрасно.

— Дурак ты, Васька. Я их шестопером. Как свиней.

Малюта орудовал шестопером и впрямь ловко. Это оружие подходило ему больше, чем сабля или копье. А тугой лук и вовсе ни к чему. Глаз острый, приметливый, но не для стрельбы приспособленный. Шестопер давал возможность силу вложить в один-единственный удар. Коренастый, широкоплечий, с длинными руками и втянутой в плечи головой, Малюта в ближнем бою имел несомненные преимущества. Многие русские воины, особенно конники, умели держать узду, лук, саблю, стрелу и плеть одновременно и пользоваться любым из видов по надобности. У Малюты лишь плеть свисала с мизинца. Длинный простой нож болтался на поясе почти без употребления — так, на всякий случай. Уж если Малюта добирался до горла, то ножа не требовалось. Зато шестопер из правой руки он не выпускал. Весила железная булава немало и была сделана специально для владельца, не страшившегося рукопашной схватки, а, наоборот, искавшего ее. И меченосец ему не соперник. К шестоперу крепился кожаный ремень, накрученный на запястье. Часто в бою шестопер превращался в летящее ядро, способное свалить всадника с лошади, если угодит в шлем. Аркан, шестопер, нож заменяли Малюте любое оружие. Сабля — даже острая турецкая — казалась игрушкой, забавой. Правда, без нее иногда не обойтись. И смотрел Малюта на ливонцев с неизъяснимым презрением. От копья ловко увернется и от меча тоже, а вот пусть попробуют уйти от его шестопера или свистящего, как змея, аркана. И против пушки с шестопером можно, если не сглупа. Пока зарядят и цель отыщут, доскакать, а то и добежать успеет и размахает обслугу вдрызг. Лишь бы под стрелу не угодить. Малюта на опыте убедился, что двигаться надо быстро и решения принимать мгновенно, тогда шансов у противника отразить натиск мало. И надо, чтобы таким же оружием не один ты сражался.

Англичанин Ричард Ченслер во главе наскоро сымпровизированного посольства, с небольшим обозом, в котором он вез подарки государю неведомой страны, добрался до Москвы и остановился у стрелецкой заставы в ожидании, пока прибудет гонец из Кремля с разрешением следовать дальше. Перед ним открылось удивительное и радующее взор зрелище. Он смотрел на Москву с возвышенности, которыми так богаты окрестности столицы. Золото и синева — вот два цвета, господствовавшие в прохладном и прозрачном пространстве. Легкий ветер бесшумно волновал не успевшую облететь, еще живую, изумрудную листву, и на фоне нежаркого, ненасыщенного кобальта она расплавленно текла нескончаемой лентой — широкой и привольной — вдаль. В погожие дни, когда знаменитые лондонские туманы рассеивались, осенняя пышная листва тоже украшала по обе стороны голубовато-стальную Темзу, создавая причудливый и драгоценный узор. Но такого огромного зеленого шатра Ченслер нигде не видел.

Ждать англичанам пришлось недолго. К ним, спешившимся, мчались всадники во весь опор, и Ченслеру почудилось, что сейчас сомнут и его, и людей, и обоз с дарами и образцами товаров.

Но этого не произошло. Всадники в ярких кафтанах и на низкорослых широкогрудых лошадках, с обросшими шерстью копытами, окружили их и, улюлюкая, исполнили темпераментно какой-то угрожающий воинственный танец. Лошадки подымались на дыбы, почти нависая копытами над англичанами, и ржали, разбрасывая хлопья желтоватой пены. Когда Малюту посылали к заставе, он почему-то подумал, что едет встречать ненавистных ливонцев, и предвкушал момент, когда сможет грубо указать пришельцам, какими улицами положено пробираться к Кремлю. Смирив своего бунтующего и косящего налитым кровью глазом аргамака, Малюта спрыгнул на землю прямо перед Ченслером и, переваливаясь с ноги на ногу, двинулся к англичанину, отпихнув нескольких моряков с «Edward Bonaventura». Ченслеру пришлось стерпеть. Он вспомнил рекомендацию Себастиана Кабота: